Одно было хорошо: гора надёжно загораживала меня от ветра, который крепчал с каждой минутой. Я слышала, как его вой становится надрывнее, превращаясь в визг электрической пилы. Должно быть, ветер убивался из-за того, что я оказалась ему недоступна. Я ещё не забыла первые часы, когда я ждала людей у ратуши, а ветер играл со мной в жестокую игру. И была уверена, что он тоже не забыл. Ненависть его ко мне только возросла за эти дни.
Киппи молчал. Я этому не удивлялась. Слишком я устала, чтобы воображать голоса в голове. Но бельчонок то и дело тёрся телом о мою шею, словно стараясь согреть меня. Я была ему за это благодарна, хотя, говоря по правде, помогали его усилия мало.
К началу второго часа я преодолела равнинный участок у подножия горы и ступила на твердеые камни. Оглянувшись назад, я увидела разверзшуюся за мной мглу глубиной в сотни миль. Я находилась на высоте пары сот футов, и огонь Маяка стал ближе. Луч больше не выглядел сплошной синевой — я различала, как в центре оттенок переходит в сияющий белый цвет, а по краям отливает нежно-зеленым.
Ходить по камню оказалось настоящей пыткой. Острый гравий и выступы протыкали пятки через тонкие подошвы. Не успела я пройти четверть мили, как ступни превратились в месиво. Ноги жгло так сильно, что я серьёзно задумывалась о том, чтобы дальше идти на четвереньках, лишь бы не пришлось опираться на ступни. Но сообразила, что при таком раскладе вскоре колени и ладони будут выглядеть так же, как пятки сейчас, и в итоге станет только хуже. К тому же, когда идёшь ползком, ненароком заснуть легче лёгкого…
Моя скорость сильно упала. Когда начался третий час, ознаменовавшийся тем, что ветер изменил своё направление, я вряд ли продвинулась больше мили.
— Чтоб тебя, — простонала я, когда первые порывы ветра начали продувать спину, покрывая её пупырышками. Это было нечестно. Ну что стоило этому чёртовому ветру не ерошиться хотя бы пару часов? Если я выживу, пообещала я себе, буду ненавидеть любые ветры всю оставшуюся жизнь. У меня будет каменный дом, чтобы меня не доставали ураганы. Может, я придумаю и запатентую ловушку для ветров и посвящу жизнь тому, чтобы избавить от них планету. Перед глазами ярко предстала картина: я запираю крошечный вихрь в тесную комнату без окон, и он там беснуется, пока не выдыхается полностью.
Я замотала головой и сделала следующий шаг. «Гусиная кожа» не сходила со спины и перебиралась на конечности. Киппи опять пытался согреть меня, но даже его пушистая шерсть начала остывать.
А скоро всё потеряло смысл, остались только тупые, упрямые шаги в темноту без всяких целей и раздумий. Я не имела представления, что происходит, куда я иду. Всё моё существование сошлось на том, чтобы найти силы для очередного шага. Поднять ногу — подвинуть её вперёд — опустить ногу — прикусить язык, чтобы унять боль — подобрать другую ногу… Повтор. Повтор. Машина, запрограммированная на единственное действие. Помогло то, что ноги потеряли чувствительность и почти перестали ныть. Так что я могла идти, хотя имела весьма слабое понятие, зачем это делаю. Иногда гравий резко осыпался, но каким-то чудом я ни разу не упала. А ещё я порой думала о Киппи. Продолжает ли он цепляться за моё плечо, или давно упал, исчерпав свои силёнки? Ответа на вопрос я получить не могла, потому что плечо не давало никаких сигналов. А голову повернуть я была не в состоянии. Оставалось только надеяться, что Киппи ещё со мной.
Почему-то в те минуты в голове вращался один навязчивый образ, бессмысленный, но не желающий отставать. Длинный белый коридор, который всё тянется и тянется, уходя в бесконечность. И колонны людей, которые устало бредут по нему вперёд, сами не зная, зачем. Всем им известно, что коридор не закончится никогда, и ноги не познают, что такое отдых. Но они продолжают идти… день за днём, неделя за неделей, всматриваясь в белоснежную даль, в которой ничего не меняется — одна жестокая пустая белизна. И когда какой-либо вконец измотанный идущий падает навзничь, остальные лишь жалостливо смотрят на него и переступают через мёртвое тело. Процессия не замедляет шага.
«Прекрати».
Я вздрогнула. Не ожидала, что Киппи начнёт разговаривать. Его голос прервал моё сомнамбулическое существование. Я снова почувствовала себя человеком, но, ей-богу, не была рада этому.
«Ну вот, услужил, — мысленно упрекнула я спутника без злости; злиться не было ни сил, ни желания. — Теперь я вряд ли дойду…».
«Будешь думать о таких вещах, не дойдёшь ещё вернее».