Бледные глаза головы повернулись.
— Ваш маг назвал это победой? — спросил он остальных. — Тогда он солгал. Ибо Эритусма умирает, умирает в теле этой распутной девчонки. — Глаза впились в Ташу. — Вы потерпели неудачу. Она никогда не вернется. И я сделал все, о чем меня просили. Я привел Рой Ночи на Алифрос, и он стерилизует этот мир, как врач стерилизует свои руки перед операцией. Не останется ничего, что ходило бы, дышало или росло бы под солнцем. Подождите и посмотрите, вру ли я, черви. Вам не придется ждать долго.
— Это правда, что мы устали ждать, — сказал Герцил, подходя к огню. Голова извивалась и ревела. Герцил отвел Илдракина назад для броска — и пошатнулся, едва не выронив меч.
Там, где мгновение назад болталась голова, висело насаженное на кол крошечное тельце женщины-икшель. Красивой женщины, корчащейся в агонии. Пазел ничего не мог с собой поделать: он громко заплакал, и еще несколько человек сделали то же самое. Эта женщина — Диадрелу, Дри — была любовницей Герцила и их близким другом. Она погибла несколько месяцев назад. Они отдали ее тело морю.
Мучительный стон вырвался из груди Герцила. Рамачни мгновенно оказался у него на плече и что-то прошептал. Энсил тоже подбежала к Герцилу сбоку и пробежала вдоль руки, которая держала Илдракин. «Опусти ее, опусти ее!» — кричала она сквозь слезы.
— Остановитесь!
Это был голос Дри. Она могла их видеть. В отчаянии она махнула Энсил, чтобы та остановилась. Затем ее взгляд вернулся к Герцилу:
— Арунис... получил помощь... демон-маг. Сатек.
— Сатек! — воскликнули Неда и Кайер Виспек.
Лицо Дри было почти обезумевшим от боли. Она снова посмотрела на Энсила и переключилась на другой язык, перейдя на речь икшеля, недоступную человеческим ушам. Энсил кивнула, безудержно рыдая. Затем Диадрелу положила ладони по обе стороны от Илдракина и обвела их всех взглядом.
— Не сдавайтесь, — сказала она и высвободилась.
Крошечное тельце упало на землю. Герцил сделал выпад, но Рамачни был быстрее. Набросившись на Диадрелу, он вонзил клыки ей в бок и, резко повернувшись всем телом, швырнул ее в огонь. Герцил не издал ни звука, но вздрогнул, как от смертельного удара. Но как только Диадрелу коснулась пламени, она исчезла. На ее месте снова появилась голова чародея, произносящая последнее беззвучное проклятие.
Герцил вышел через камыши на берег реки, держа Энсил на плече. Они сели там, наполовину спрятавшись, и их горестные звуки тихо разнеслись над поляной. Таша заключила Пазела и Нипса в объятия и заплакала. Смолбои оцепенело стояли, держа ее между собой. Пазел не мог точно сказать, куда делись его собственные слезы. Он только знал, как и в то утро на реке, что не может себе их позволить. Ваша работа еще не закончена. Очевидная грязная правда. Друзья погибли, а он все еще стоит на ногах. Готовит следующий ход, следующий удар под дых.
— Это была она, — продолжала повторять Таша. — Это действительно была она.
— Да, — сказал Рамачни. — Арунис, конечно, ее использовал. Но, будучи бесстрашной, она сумела обратить его пытки в нашу пользу. Даже после смерти она не отказалась от борьбы.
Неда и Кайер Виспек стояли, разинув рты. Капрал Мандрик недоверчиво покачал головой. Люди оплакивали икшель не больше, чем собаки своих блох.
Что касается Майетт, то она убежала от них всех вверх по сломанной лестнице. Глаза сухие, мысли черные. Ей было невыносимо думать о том, что они смотрят на нее. С состраданием, может быть, с прощением. Однажды она уже видела, как Герцил сломался в момент смерти Диадрелу — ее настоящей смерти на «Чатранде», которую помогла осуществить Майетт. Она насмехалась над ним, называла козлом, сатиром, сексуальным уродом. Все ради Таликтрума. И все для того, чтобы оправдать крайности, на которые он шел, мессианские фантазии, убийство его соперников, убийство его тети.
Разве ты не знала? Этот вопрос преследовал ее, не давал покоя. Разве ты не знала, что это было ложью, что таким образом Таликтрум оправдывал свое собственное насилие (я ваш избавитель, тот, кому дано видение; я сам себе причина)? Разве ты не видела этого в его жестокости, в его страхе? После каждой встречи с Диадрелу он приходил в ярость по отношению к Майетт, раздевал и насиловал ее, как маньяк, или, хуже всего, сидел, дрожа в одиночестве. Разве ты не знала, что это была ложь? Конечно, конечно. Но она умудрялась этого не знать. Она прятала это знание, черным камнем лежавшее у нее в животе, до того дня, когда сам Таликтрум больше не смог выносить эту ложь.
Наконец-то она поняла, почему он ее бросил. Таликтрум пролил кровь семьи. И каждый взгляд на Майетт напоминал ему об этом поступке. Иначе и быть не могло. Даже если он выживет, и она найдет его где-нибудь в этом огромном, порочном мире — даже тогда это останется между ними. Она карабкалась дальше, не обращая внимания на усиливающийся ветер и скользкие выветренные камни.