Этим утром принц Олик уже убил. Он только час поднимался по Крайней Тропе, перед ним вздымались огромные скалы, называемые Челюстями Масалыма, грохот огромных водопадов отдавался в его костях. Внезапно из-за поворота выехала пара всадников, заметила его и тот, что был впереди, бросился в атаку. Принц не мог не почувствовать минутного испуга. Он так долго жил в безопасности, защищенный своим лицом и именем: лицом, знать которое было долгом каждого гражданина; именем, которое означало смерть для любого, кто прикоснется к нему. Когда он бежал за пределы Империи, они сделали его мишенью, но до этого, всю жизнь, его приучали к неуязвимости. Каждый раз, когда он встречал гражданина, который боялся Макадры больше, чем древнего закона, это было так, словно в основании земли открывалась трещина.
Тем не менее, принц не заколебался. Он убил их, тех людей, которые всего за день до этого были его подданными: первого, когда тот попытался сбить Олика с ног своим копьем, второго, когда тот поднял горн, который должен был решить его судьбу. Легкие убийства, оба. И все же ему не повезло с лошадьми, которые без всадников помчались обратно вниз по склону.
Два часа спустя, когда солнце полностью взошло, принц стоял на вершине мыса, окруженный диким розмарином, а Таликтрум сидел на камне неподалеку, глядя вниз на «Кирисанг», «Мертвую Голову», отвратительный корабль Макадры. «Да это же почти близнец Чатранда!» — воскликнул икшель. И, конечно, это было правдой: хотя «Кирисанг» был намного старше и напичкан странным Плаз-оружием, он был сегралом, похожим на тот, на котором прибыли люди. Олик отвернулся от этого зрелища: он знал, что сама Макадра была на этом корабле, если только она не сошла на берег, чтобы его искать. Волшебница тридцать лет не покидала Бали-Адро-Сити, но страсть к Нилстоуну выманила ее оттуда.
Затем принц поднял глаза и посмотрел на север, через пролом в Песчаной Стене, куда «Чатранд» отплыл пять дней назад:
— Я спрашиваю себя, действительно ли они где-то там, ждут сигнала все чисто, чтобы вернуться и забрать свою пропавшую команду. Глаза Роуза бегали, когда он пообещал это сделать. И этот кровожадный мистер Отт никогда не оставлял его в покое. «Стат-Балфир, капитан; наша цель — Стат-Балфир». Он сгорал от желания добраться до этого острова.
— Он не должен этого хотеть, — ответил Таликтрум. — Если они когда-нибудь доберутся до Стат-Балфира, это будет концом путешествия для них всех.
— Похоже, вы в этом совершенно уверены.
— Да, — сказал Таликтрум, — но не спрашивайте меня больше об этом, сир. Есть некоторые клятвы, которые даже изгнанник должен соблюдать.
Он был загадкой, этот крошечный лорд, который спас ему жизнь. Принц почти ничего не знал об икшель. Они страдали при Платазкре, но их собственная скрытность не давала осознать масштаб гонений на них. Время от времени их находили на борту лодок, курсирующих вдоль Дикого Архипелага, и, говорили, что жители Неммока и других земель к западу от Бали Адро относились к ним терпимо. И все же Таликтрум произвел на принца огромное впечатление. Похоже, северные икшели, пришедшие с «Чатрандом», были совсем другого сорта: жестко общинные, даже неделимые в своей клановой структуре и этике, «мы» перед «я». Что делало собственное отступничество Таликтрума довольно поразительным. На мысе Олик со всей деликатностью, на какую был способен, спросил Таликтрума, сожалеет ли он о том, что оставил свой народ. Таликтрум пристально посмотрел на море.
— Я не оставил себе выбора, — сказал он. — Я подобен охотнику, который попал в собственные силки. Конечно, я мог бы винить своего отца: он уговорил нас всех отправиться на охоту, для начала. Но я взял рог и трубил в него до тех пор, пока мое лицо не покраснело. И когда мой отец стал немощен, я назвал себя не просто предводителем охоты, но ее духом-хранителем, провидцем, пророком.
— Вы не выглядите настолько гордым.
Таликтрум рассмеялся.
— Я выглядел таким раньше, — сказал он, — но даже это было иллюзией. Гордость не руководила мной, хотя в то время даже я думал, что это так. Нет, я назвал себя пророком в знак протеста. Мне не хватило смелости свернуть с пути моего отца, поэтому я попытался сбежать другим путем: зайдя слишком далеко. Увы, мой собственный народ разоблачил мой блеф.