— Фелтруп! Это замечательно! Но... сколько у тебя времени в запасе?
— Прежде чем я уйду? Боли в этом теле скажут мне об этом. Надеюсь, через несколько лет. Но есть кое-что более удивительное, мой мальчик. Тот другой мир, мир Рамачни? Это наше будущее. Или, скорее, будущее, которое могло бы стать нашим.
— Могло бы стать. — Пазел положил руку на часы, почувствовав внезапное одиночество. — Ты имеешь в виду одно из будущих, вроде того, в котором «Чатранд» оказался на том пустом острове, где лорд Талаг спрятал свой клан?
— Верно, — сказал Фелтруп. — Алифрос Рамачни связан с нашим собственным узкой тропинкой, извивающейся сквозь бесконечные горные цепи на протяжении многих лет. Но при реальной ходьбе мы обнаруживаем, что тропинка разветвляется почти бесконечно. Одни тропинки ведут вниз, в плодородные долины, другие — ко льду и страху. Глубоко в горах никто не знает, заблудился ли он или нет.
Пазел остался в Баллитвине и возблагодарил Богов за Фелтрупа Старгрейвена. Он снял комнату в портовом районе с видом на море. Он обучал детей многим языкам и стал знаменитостью в баре «У Аннабель». В свободные дни он ходил с Фелтрупом в городской архив и узнал много нового о мире, который они спасли.
Фиффенгурт все еще не узнал его, и, когда Кут и Фегин нанесли визит своему старому капитану, они тоже его не узнали. Как и полдюжины других выживших на «Чатранде», которые в тот год прошли через Баллитвин. Если действие Мастер-Слова и ослабело, значит, их время еще не пришло.
Ему был двадцать один год, и он считался красивым. Служанки ожесточенно дрались за право принести ему пиво. Некоторые из них были красивы, многие — добры. Время от времени он обнаруживал, что может целовать их или даже изображать любовь. Но он не мог ухаживать за ними всерьез. Самых добрых и милых он избегал: они вызывали в нем боль, которую он не мог вынести.
Его пьянство становилось все хуже. Наступило утро, когда он проснулся, зная, что провел всю ночь в пабе, покупая выпивку на дом, меняя языки так же часто, как менял столики, хлопая по спине незнакомцев, избегая обеспокоенного взгляда Фелтрупа. У него мелькнула мысль, что в ту ночь заявились несколько смолбоев из «Чатранда», некоторые из них с возлюбленными, и его испугало осознание того, что он с таким же успехом мог вообразить их в своем алкогольном ступоре. Его вырвало в таз. Он лег на спину, думая о смерти.
Затем его рука потянулась к ключице. Там было тепло, которое не имело ничего общего с алкоголем. Он почти забыл это ощущение — золотой солнечный свет, струящийся по его венам, вещь настолько прекрасная, что никто из тех, кто испытал это, никогда больше не должен говорить о печали.
Суша-мальчик, суша-мальчик, ты все еще слышишь меня? Неужели ты думаешь, что я тебя забыла?
Был рассвет. Он натянул ботинки и, спотыкаясь, побрел через грязный город по прибрежной дороге, пока не добрался до пляжа. Знак предупреждал о сильных приливах и объявлял купание запрещенным. Он разделся. Он чувствовал, что это Таша раздевает его, ее любящие руки, ее понимающая улыбка.
Он уплыл от берега легкими гребками. Течение быстро вынесло его наружу, и вскоре земля над волнами стала выглядеть маленькой и воображаемой. Когда он устал, он позволил себе утонуть и оставался там до тех пор, пока не увидел Клист, идущую за ним, от ее мурт-красоты захватывало дух, а зубы были как у акулы.
Ему придется рассказать ей о Таше, о том, что в его сердце много тайн, что он мечтал о возвращении другой.
Змеевидные руки обвились вокруг него. Он все еще задерживал дыхание. Это не навсегда, должен был бы сказать он. Но когда он попытался подобрать слова на ее языке, то обнаружил, что слово «навсегда» не существует в языке муртов. Там были слова сейчас и позже, завтра, сегодняшний вечер. Но не навсегда. Усилие скрутило его в узел.
— Суша-мальчик, ты меня любишь? — спросила она. — Ты пойдешь со мной сегодня?
Сегодня. Иририта. Это прекрасное слово, подумал он.
Он закрыл глаза. Последний шанс. Но затем ее губы коснулись раковины под его ключицей, и больше не было ни ожидания, ни сомнений. Он обнял ее, зарылся лицом в заросли водорослей в ее волосах. Клист засмеялась, когда он ее поцеловал.