— Иди сюда, юная сфванцкор, и заканчивай свою работу. Но на этот раз искренне произнеси свою молитву.
Неда заколебалась, одной рукой коснувшись щеки, которую ударил ее мастер.
— Молитву? — спросила она.
— Дитя, — сказал Рамачни, — эта рука слишком близко к твоему рту.
Рука Неды упала как камень. Совершенно выбитая из колеи, она опустилась на колени перед Рамачни, протянула руку к грибу, сжала ее в кулак и выкрикнула несколько слов на мзитрини, языке ее веры.
И вдруг они все увидели ее: изможденную, жестокую, покрытую запекшейся грязью, заляпанную кровью голову. Глаза были закрыты, рот широко раскрыт. И ниже подбородка удивительно аккуратный разрез Таши.
— Молитвы старой веры богаты антидемоническими напевами, — сказал Рамачни, — причем самые старые и неповрежденные из них, песни Тзи-Харука и Лизеридена, были взяты из охранных заклинаний, наложенных в Войне Рассвета. Они почти остыли, эти древние заклинания. Но несколько тлеющих угольков все еще горят.
— Наши молитвы — не заклинания, волшебник, — строго сказал Кайер Виспек.
— И ведро не колодец, — сказал Рамачни, — хотя и служит для подъема колодезной воды.
Раздался резкий скрежет стали о сталь. Герцил обнажил Илдракин, свой черный и древний меч. С большой осторожностью он вонзил кончик лезвия в отрубленную шею и поднял голову с земли.
— Антидемоническими? — спросил он. — Ты хочешь сказать, что Арунис причислял демонов к своим слугам?
— Возможно, — сказал Рамачни, — но Арунис никогда не посвящал себя искусству призыва: в этой дисциплине Макадра всегда его превосходила. Более вероятно, что он уговорил одного или двух демонов поменьше служить ему в обмен на будущие награды. В конце концов, Арунис стремился ни к чему иному, как к божественности, и, в своих лихорадочных исследованиях нескольких миров, нашел своего рода школу, которая именно это и обещала. Он решил покончить с жизнью на Алифросе только по одной причине: потому что это была задача, поставленная перед ним в третьем тысячелетии его учебы. Эту учебу он почти закончил. Освобождение Роя Ночи, а через это и разрушение мира, вместе взятые, составили его последнее, ужасное испытание.
— Его экзамены, — сказал Пазел. — Фулбрич назвал их его экзаменами. Это казалось слишком ужасным, чтобы быть правдой.
— И все же это так, — сказал Рамачни. — Грейсан Фулбрич никогда не мог себе представить такую безнравственность, так же как он не мог себе представить, что выйдет из клятвы верности Арунису. То, чему он стал свидетелем в глубине Леса, оказалось слишком тяжело для его слабой души. Я думаю, он видел лица того бессмертного круга, к которому надеялся присоединиться Арунис. Рука, убившая Фулбрича, была милосердной.
Рука Ибьена, подумал Пазел. Мальчик-длому дал клятву своей матери: никогда не сражаться и даже не носить оружия. Страха было бы недостаточно, чтобы заставить его нарушить клятву, но милосердие, в конце концов, победило. Пазел взглянул на темную реку. Был ли мальчик все еще жив? Неужели его занесло в какой-то странный, неприветливый мир?
— Там должен быть шарф, — внезапно сказала Таша. Когда остальные посмотрели на нее, она сказала: — Вы не могли забыть. Его белый шарф. На «Чатранде» он всегда носил шарф.
Пазел вспомнил потрепанную, поношенную ткань:
— Таша права, он так и не снял эту треклятую штуку. Но я не помню, чтобы видел ее здесь. Кто-нибудь?
Остальные покачали головами. Пазел и Таша беспокойно переглянулись.
— Герцил, — сказал Рамачни, — отнеси голову в огонь. Мы долго трудились ради этого дня.
— Ваша работа еще не закончена.
Все закричали: это заговорила сама голова голосом, похожим на стон ветра. Мертвые глаза распахнулись, мертвые губы скривились в усмешке. Герцил положил обе руки на Илдракин. На кончике меча бугорок из плоти и кости двигался, извивался, с ненавистью глядя на них всех.
— Арунис! — воскликнул Рамачни. — Мы отправили тебя из этого мира! Теперь твое жилище — царство смерти. Иди спокойно; ты знаешь, какие муки уготованы тем, кто этого не сделает.
— Царство смерти не сможет меня удержать, — сказал Арунис. — Слышишь, крысомаг? Мы, члены Высшего Круга, — хозяева смерти, а не ее рабы. Мы варим смерть в своих желудках. Мы плюем смертью, где пожелаем. Ваши собственные смерти я продлю за пределы ваших убогих умов, и каждое мгновение будет симфонией боли.
— У тебя нет другого окна на Алифрос, — сказал Рамачни. — Твое тело уже сожжено; это последнее мерзкое орудие последует за тобой. Плюйся, гадюка! Извергай свои проклятия среди проклятых, ибо они — род, который ты выбрал.