Тут же из своей машины обербургомайстер позвонил Президенту местного отделения знаменитого «Дойче Банка» и попросил в порядке исключения открыть в субботу один из филиалов, чтобы наши новые русские друзья смогли бы положить на свой счет…
– Как, у вас нет своего счета? Кайн проблем! Сейчас будет!…
…который для них сейчас немедленно откроют, всего лишь пару миллионов марок, честно выигранных ими на ипподроме и не облагаемых ни одним пфеннигом подоходного налога!…
Вот так-то, Владим Владимыч! Последовавшие за этим события, насколько я помню, вы хотели увидеть своими глазами.
– Если можно.
– Как сказал бы Гриша Гаврилиди, «он еще будет спрашивать?!» – рассмеялся Ангел. – Укладывайтесь поудобнее и…
Я зажмурился. Так было легче переноситься из Этого Времени в То. В связи с частыми сменами Временного Пространства к середине ночи у меня уже выработался некий комплекс привычных приемов.
– Поехали? – услышал я голос Ангела.
– С Богом… – машинально сказал я.
– Ну, уж дудки! – на удивление неприязненно возразил Ангел. – Я бы хотел, чтобы вы наблюдали произошедшее беспристрастным писательским глазом.
– «Беспристрастного» глаза у писателей не бывает, Ангел, – сказал я. – Все мы в плену у самих себя, любимых… И про кого бы мы ни сочиняли, мы вольно или невольно пишем о себе. Тщательно скрываемые от постороннего глаза пороки, темные и ужасные стороны своей души мы зачастую приписываем выдуманным нами же отрицательным персонажам, а наши положительные герои совершают поступки, так и не совершенные нами в нужные и критические моменты нашей жизни. То же касается и прекрасных черт характеров наших придуманных симпатяг. Это те свойства души и характера, которые мы сами безумно хотели бы иметь. Так что ждать от сочинителя беспристрастности – дело тухлое, Ангел. А со Всевышним, я смотрю, у вас складывалось не все гладко, да?…
Но ответа Ангела я уже не услышал.
…Ипподром располагался на окраине этого большого города, и организованный Гришей Гаврилиди кортеж, двигающийся по предместьям к центру, выглядел очень внушительно и помпезно!
Впереди шел патрульный полицейский желто-зеленый автомобиль, мигая всем, чем может мигать полицейская машина, оснащенная по последнему слову техники Того Времени…
…за ним неторопливо двигался бронированный инкассаторский автомобиль с маленькими круглыми бойницами по всему корпусу для стрельбы изнутри по злодеям, затеявшим напасть на инкассаторов снаружи…
…а за инкассаторским броневиком плыл «мерседес» неправдоподобной длины, в котором сидели усталый, потухший Леша Самошников – будто из него, как из детского шарика, выпустили воздух – и чрезвычайно оживленный Гриша Гаврилиди.
Пассажирский салон лимузина был отделен от шофера толстым стеклом с занавесками, а двухсторонняя связь с водителем осуществлялась через микрофоны и динамики.
По бокам этого сказочного «транспортного средства» и позади него ехали полицейские мотоциклисты в роскошных кожаных светло-зеленых комбинезонах, белых космонавтских шлемах и в белых высоких жестких крагах.
Лешка тоскливо посмотрел на окружавших машину мотоциклистов и устало спросил Гришу:
– Эти-то на хрена?
– А для понта! – радостно прокричал Гриша. – Причем, заметь, за те же бабки! Они спросили: «Вам сопровождение нужно?», а я говорю: «А как вы думаете?», а они говорят: «Нет проблем!» Красиво жить не запретишь, Леха… Не, но какой фарт?! Это шобы так повезло? Кому-нибудь рассказать – можно же с дерева свалиться! Шоб десять заездов подряд?… Шоб такая везуха?!
– Не ори, – тихо сказал Леша. – У меня голова раскалывается. Не было никакой везухи, Гриня. Я еще со вчерашнего вечера знал победителей всех заездов.
– Я тебя умоляю, Леха! – заржал Гриша Гаврилиди.
– Ну, тише ты, Господи, – досадливо повторил Лешка. – Я говорю правду: я все знал еще вчера.
– Значит, с тобой это на нервной почве, – убежденно сказал Гриша. – Конечно, такие бабки! Кто это может выдержать?!
– Погоди. Не трещи. Какое сегодня число?
– Шо с тобой, Леха? Ты, часом, не перегрелся там на трибунах? С утра было десятое…
– А день? Какой день недели сегодня?
– Ну, суббота же ж! Не пугай меня, Леша… Прими соточку. Здесь такой коньячок… Умереть! – И Гриша распахнул дверцы лимузинного бара.
– Я в завязке. А вчера какое было число?
– О, шоб тебя!… Ну, девятое – пятница!
– А времени сейчас сколько?
– Без десяти пять… – Гриша тревожно посмотрел на Лешку.
– А во сколько обычно выходит вечерняя газета «Абендвельт»?
– Я знаю?! В шесть, в семь!…
– Так, по-твоему, она еще не вышла?
– Конечно, нет! А при чем здесь газета?…
– А при том, что вот эту СЕГОДНЯШНЮЮ газету «Абендвельт» я получил еще вчера – девятого августа, в пятницу, без пяти минут двенадцать ночи. И там уже был полный отчет о сегодняшних бегах на ипподроме. Со списком всех десяти победителей…
Лешка расстегнул рубашку и вытащил из-за пазухи смятую, пропотевшую, слипшуюся газету, полученную им вчера от голубоглазого мальчишки-газетчика в полночь на Кайзер-брюкке.
Он только одного не сказал Грише. Что эта волшебная, поразительная газета сыграла еще одну немаловажную роль – она уберегла его от банального и пошлого эмигрантского самоубийства на «чужбине».
Лешка сунул газету в руки Грише Гаврилиди, тоскливо посмотрел сквозь боковое стекло лимузина и…
…на мгновение ему показалось, что на противоположной стороне неширокой окраинной улицы он вдруг увидел того самого светловолосого мальчишку-газетчика с рюкзачком за спиной!…
Мальчишка радостно улыбался и вприпрыжку бежал в ту же сторону, куда катился длинный белый лимузин…
Бежал мальчишка так же странно, как бежал и вчера на Кайзер-брюкке, – будто не касаясь земли ногами!
Лешка хотел было закричать, позвать этого удивительного пацана к себе в машину! Он даже махнул ему рукой и увидел, как мальчишка рассмеялся и помахал Лешке в ответ…
Но тут встречный поток машин плотно остановился перед светофором, перекрыл противоположную сторону улицы, и Лешка потерял этого замечательного пацана из виду.
Когда же пробка под светофором рассосалась и встречные машины сдвинулись с места – не было на той стороне улицы никакого мальчишки-газетчика с рюкзачком за плечами.
А может быть, Лешке все это померещилось?…
Но сидел рядом Гриша Гаврилиди, тупо вглядывался в первую страницу газеты, где был напечатан список победителей только что завершившихся ипподромных заездов, покачивался, как старый еврей на молитве, и уже в совершенно сомнамбулическом состоянии повторял:
– Ой, мамочка… Ой, мамочка, роди меня обратно!…
…Кортеж имени А. Самошникова и Г. Гаврилиди уже выбирался из окологородского предместья.
Оставалось лишь пересечь неширокое шоссе, «ландштрассе», опоясывающее тот красивый западногерманский город, который через полторы-две недели Алексей Самошников, нагруженный самыми замечательными подарками для мамы Фирочки, для папы Сереги, для бабушки Любы и для младшего братика Толика-Натанчика, наконец-то покинет навсегда и уедет домой, в Ленинград, оставив Грише гитару и миллион очень твердых западногерманских марок.
А там, в Ленинграде, – будь что будет… Не расстреляют же!
Гриша же Гаврилиди на этот миллион начнет в Германии новую, обеспеченную и зажиточную жизнь русского грека «с-под Одессы», оказавшегося в капиталистическом окружении, но не «давшего маху», не сгинувшего там, а энергично вписавшегося в это чуждое нам доселе окружение.
За инкассаторско-лимузинно-полицейской процессией с Лешкой Самошниковым внутри, тщеславно организованной герром Гаврилиди, тянулся длиннющий шлейф автомобилей, в которых сидели те, кто был сегодня на субботнем ипподромном шоу, и в каждой машине только и было разговоров об этих русских, которые умудрились выиграть все десять субботних заездов и получили…