— Да уж, по ошибке! — хмыкнула Ольга Васильевна. — В тридцать седьмом тоже всё «по ошибке» делали! Тош, вон тот «бумер» заправь! — Сизо-чёрный автомобиль почти слился с маслянистым мраком. — Нарочно не придумаешь, за что замели. «Червонец» ломится за совращение малолетней! Ну, его Машки, которая на сносях! Какая любовь у них, Никита мне рассказывал, когда на работу устраивался. Я даже всплакнула — бывает же! Я думала, что сейчас один разврат кругом, а они невинными друг другу достались. Ему восемнадцать, а ей, оказалось, четырнадцать. Скрывала — боялась, что бросит, побоится…
— Никита ведь жениться на ней хотел, — пожал плечами Альгис. — Паспорт у неё есть, ребёнка ждёт. Родители — за, никто не жаловался. Откуда в полиции-то узнали?
— Машкина бабка сперва заяву накатала, что внучку изнасиловали. Потом-то разобралась, да поздно. По нашим бы сигналам так оперативно работали! — вздохнула Ольга. — А то прирежут, взорвут, и никого не дождёшься. С бандитами слабо душиться, а тихого работящего парня припечатать — в самый раз. И «бабло» получишь, и звёзды на погоны. Педофила нашли! Бабка хочет заяву назад взять — не отдают. С Машки требуют, чтобы призналась. Тогда ему четыре года дадут, а не десять…
— В чём призналась-то? — не понимал Альгис.
Он решил после работы съездить в Дорохово, где жили Никита с Машей и её родственники, выяснить, что там произошло. Пусть ничем помочь нельзя, раз уж так захотелось доблестным органам показать своё рвение. Но девчонку-то успокоить надо, показать, что не одни они остались в этом жестоком мире. Может из-за всего этого и ребёнка потерять, которого уже Фомой назвали, распашонок и чепчиков ему нашили…
— В том, что это было насилие. А она — ни в какую. По любви, говорит, и точка. Её с допроса третий раз «скорая» увозит. И у Никиты припадки начались, а раньше никогда не было. Его обещают в зоне «опустить», что вполне реально. А Машка клянётся, что без него дня не проживёт, особенно если младенца скинет… Ох, горе! — махнула рукой Ольга Васильевна. — Я своего юриста подключила — пусть законы посмотрит, подумает, чем помочь. Парень-то хороший, жалко. А после тюрьмы станет настоящим уркаганом, и уж тогда добра от него не жди. Самое главное, что он признался во всём, жениться захотел — и влип. Смылся бы — и гулял на свободе… Артурчик! — восторженно заорала Ольга, увидев заворачивающий с шоссе «Гелендваген». — Сахарный мой! А я тут все глаза проглядела! Боялась, что ты от переутомления за рулём заснёшь. Давай, скорее переодевайся, и вперёд! Зато потом отдохнёшь — я тебе не одну, а две недели дам, вот! Только уж сегодня спаси меня, горюшницу! Век молиться за тебя стану!
— Да всё нормально, хотя спать, конечно, хочется. — Артур, обменявшись рукопожатием с Альгисом и Юрьичем, галантно кивнул Ольге Васильевне.
Та порозовела под макияжем, пытаясь скрыть не свойственное ей смущение. Альгис, заметив это, удивился. Неужели влюбилась? Ей пятьдесят, ему тридцать восемь. Она — полная голубоглазая блондинка со светлой, почти прозрачной кожей. Он — худощавый, невысокий, смуглый с карими глазами, а волосы — соль с перцем. Противоположности часто притягиваются, особенно если женщина стареющая, вдовая, стосковавшаяся по мужской ласке и защите.
Артур тоже одинокий, но совсем не обиженный женским вниманием. Много пережил и перестрадал, с самого рождения не имел нормальной семьи, чувствовал себя не нужным ни отцу, ни матери. Те развелись и снова сочетались браком. Артур не ладил с отчимом, старался пореже встречаться с мачехой. Кроме того, он неудачно женился и после развода потерял первенца-сына.
Сейчас Тураев жил с переводчицей, ездил к ней в Москву. Их шестилетняя дочка уже пошла в школу. Вроде бы, оба хотели расписаться, но дочка была против — ревновала мать в отцу. Похоже, семейные несчастья пошли по второму кругу, и Артур оказался не нужен собственным детям. При этом он ничего плохого сыну и дочери не делал, в помощи не отказывал. Всячески старался подружиться хотя бы с Симочкой, потому что Амир жил со своей матерью за рубежом — то ли во Франции, то ли в Германии, то на каких-то экзотических островах. С ним Артур уже много лет не контачил и избегал говорить на эту тему — очень переживал…
— Выспишься, выспишься, птенчик мой! — Ольге, похоже, было очень приятно называть Тураева нежными словами.
Она была тут как бы общей матерью, заступницей, старшей женщиной. И потому её сюсюканья воспринимались всеми, включая Артура, как должное. Своей работой на заправке он дорожил, несмотря на то, что окончил МГУ, работал на Петровке. Одно время даже «звездился», был натуральным мажором, лично знал многих в российском бомонде.