– Довольно, перестань играть, сказал Тёщин, взяв руку Нелли, и голова его так близко наклонилась к ней, что чёрные его волосы коснулись её плеча. Звуки Carnaval de Vénise замерли, будто порвались; лицо Тёщина прильнуло к обнажённому плечу Нелли. Стены и стулья закружились у меня в глазах, дыхание замерло.
– Как ты хороша, Нелли! – сказал молодой человек.
– Перестань болтать вздор! – сказала Нелли, вставая со стула. Он обнял её, и они начали ходить по комнате.
– Отчего ты непременно хочешь иметь своим кавалером, Александра Фёдорыча?
– Для контраста, – отвечала она, смеясь весело.
– Плутовка! – проговорил молодой человек.
– Мне пора одеваться, – сказала Нелли.
– Погоди, ещё успеешь: я так редко вижу тебя одну. – И он притянул её к себе; но она вырвалась и смеясь бросилась из комнаты. Она скользнула мимо меня и её платье махнуло по креслу, на котором я сидел, и при этом движении струя воздуха как-то освежительно коснулась моего лица.
– Ты сегодня поедешь с нами на бал? – спрашивала меня Нелли, совсем одетая, выходя в залу.
Я отказывался сколько мог.
– Неправда, ты поедешь, ты должен ехать: я буду с тобой танцевать целый вечер. Она обвила мою шею бархатными руками; быстрые глазки её светились так близко, что у меня кружилась голова.
– Ну чего тебе стоит съездить? Ты сделаешь мне этим огромное удовольствие, говорила она, и голос её звучал особенно нежно и мягко. – Ты не откажешь, когда я прошу тебя так искренно! Ты так умён… прибавила она с хитрою улыбкой.
Я согласился.
Мы скоро отправились; в карете нас сидело четверо: я с Нелли, Тёщин и одна из сестер. Тёщин сидел против Нелли; всю дорогу они болтали. Я молчал; в голове моей был какой-то туман: недавно виденная сцена за фортепьяно так и мерещилась в глазах. Спутники мои заговорили о предстоящей свадьбе одной из моих сестер.
– А вы скоро выйдете замуж? – спросил Тёщин Нелли.
– Скоро, отвечала она с уверенностью.
– А за кого? Можно узнать?
– За одного старичка.
– Для контраста? – вырвалось у меня.
Нелли засмеялась.
Таковы были женщины, которых я встречал. Они не могли внушить симпатий. Где же та женщина, о которой я мечтал, не воздушная, блестящая нимфа, не образец кротости и смирения, а женщина-человек, со всеми человеческими достоинствами и недостатками? Вопрос о её судьбе волновал и мучил меня, и как часто сердце моё болело за неё!.. И явилась она: она не бросилась мне в глаза в первого раза и не поразила меня ничем; может-быть при других обстоятельствах я прошёл бы мимо, не заметив этой прекрасной души. В жизнь мою я не встречал подобной женщины! – Я знал женщин умнее, добрее, прекраснее, но не встречал другой Зенаиды. Было что-то особенное, самобытное в её характере и образе мыслей. Я познакомился с ней, когда она была невестой брата: это не мешало мне не обращать на неё внимания до тех пор, пока я не узнал её короче.
В то время я кончил курс в университете и только-что начал служить, только-что встретился лицом к лицу с действительностью, на которую до сих пор смотрел сквозь розовую дымку утренней зари. В то время всё в нашем обществе волновалось и стремилось вперед с какой-то лихорадочной поспешностью, как бы желая вознаградить жаром прожитое время. Каждый видел, сколько у нас накопилось дела и сколько предстоит нерешённых вопросов. Я видел, как падает величайшее из зол – рабство, но сердце моё не радовалось: я знал, как глубоко вросли в нашу почву корни этого рокового зла и как много нужно усилий, чтобы отыскать и вырвать их. Они пробрались во все слои нашего общества и опутали его тонкою и крепкою сетью: их не выдернуть без боли целому организму. Я верил, что молодое поколение с благородным самоотвержением примется общими силами искоренять всё, что есть у нас негодного и вредного, и гордая мысль о своём участии с деле общественного преобразования было моим нравственным двигателем: на ней сосредоточились все мои желания и надежды; но каково было моё разочарование, когда я поступил на службу! Я узнал, что в продолжение многих лет я должен довольствоваться на поприще служебной деятельности скромной ролью переписчика. Помимо этой механической работы я пытался заявить мою мысль: но меня встретили насмешками, наградили эпитетом выскочки и – только! протесты мои ничего более не вызвали, может-быть потому, что я не умел взяться за дело, как бы то ни было, но сердце моё ныло и болело. Я видел, как мимо безнаказанного зла, которое привело бы в негодование каждого свежего человека, проходили люди с почтенным именем и огромным весом, не замечая его, или не желая заметить. С невозмутимым равнодушием смотрели они на всё, что делалось перед глазами: казалось, ничто не могло возбудить не только их участия или симпатии, но даже удивления. Два года моего существования на службе никому ничего не принесли, и мне самому становилось в тягость; но я не падал духом и всё чего-то ждал, всё на что-то надеялся. Мне приходилось встречать людей с возвышенными стремлениями, людей, которые умеют как-то сделать свое существование полезным, – и этих немногих явлений было довольно, чтобы освежить меня. Я пытался быть полезным помимо служебной деятельности и тут только увидал, как мало я знаю жизнь и общество, среди которого жил. Где же я был столько лет? Чему учился? К чему готовился? Я был юристом и должен был надолго сложить своё звание и смотреть без участия как совершаются дела, решающие судьбу людей, которых я любил горячей, беспредельной любовью. Я должен был ещё многому учиться, чтобы быть человеком. Переписывая бумаги и с особенной злостью выводя слова: «поелику» и «яко», я приобретал знание людей и терял веру в будущее, в самого себя. Но чтобы не иметь причин упрекать себя в лени или недостатке характера, я продолжал служить. Начальнику не нравилось во мне многое: моя манера вступать в разговор со старшими, совершенно некстати высказывать своё мнение и ещё более странная и совсем неуместная привычка – противоречить.