V
Целую неделю шёл проливной дождь. Казался природа плакала с неудержимым отчаянием, и наплакавшись до истощения сил, отдыхала, как больная. Наконец солнце как-то особенно приветливо и томно выглянуло из-за толпы блуждающих бесцельно облаков, но не вдруг начало обогревать землю: оно нехотя, небрежно бросало яркие лучи, рассыпаясь брильянтами в дождевых каплях и снова пряталось за встречные облака. Только к вечеру, когда облака совершенно рассеялись, оно с радостным трепетом залило тёплыми лучами всё, что ни попадалось на пути. Но я не слишком обрадовался солнцу, я находил особенную прелесть в ненастье. В наслаждении ненастьем я находил что-то серьёзное и глубокое, чего не променял бы за беспечное веселье, которое наводит веселое сиянье солнечных лучей. Вот почему я не спешил воспользоваться хорошим вечером и остался дома, когда все ушли гулять. Я долго ходил по комнатам. Я как-то особенно любил быть один в доме; хорошо и привольно быть одному и думать: это не то, что запереться в тесной комнате, как это я часто делал под предлогом занятий, когда хотелось думать. Я обошёл весь дом и мне захотелось войти в комнату Зенаиды. Я вошёл. Я никогда не был в этой комнате. В ней было довольно беспорядка, и это мне понравилось: я имел отвращенье к немецкой аккуратности. Я сел на диван пред рабочим столиком, и задумался о Зенаиде. Благодаря дурной погоде, которая не выпускала из комнаты, члены семейства в это время более имеют случая высказываться и сталкиваться между собою. Разница в характерах Анатолия и Зенаиды с каждым днем становилась очевиднее. Анатолий, мелочной и завистливый, не выносил её превосходства, он старался уничтожить её, в пустяках показывал свою власть, придирался к её словам, к самым незначительным поступкам и толковал их в дурную сторону. С своей стороны Зенаида хотела поставить себя вне всякой власти; я удивлялся её уменью давать иногда самому щекотливому разговору шуточный оборот или поставить своего противника в такое положение, что он или должен согласиться, или явно выказать своё невежество. Во всяком случае она умела сохранить своё достоинство; но тем не менее, положение её было незавидно. Между Зенаидой и моим братом завязалась тайная вражда, непонятная, может быть, для них самих; она быстро развилась, не обещала ничего доброго.
Голоса в саду заставили меня обернуться к окну: Зенаида и Анатолий рука об руку шли по дорожке. Они живо разговаривали и смеялись, и сколько искренности было в этом веселье! Я невольно залюбовался на эти красивые молодые лица; все мои мрачные мысли рассеялись. Впечатление было сильно; в эту минуту я был близорук: мысль моя не шла далее этой гладкой, светлой поверхности.
Я долго ещё оставался в этой комнате, где всё, начиная от развернутой книги до брошенной на диване мантильи, которую сегодня я видел на ней, всё говорило о недавнем присутствии хозяйки. Вдруг дверь быстро отворилась, и Зенаида вошла в комнату. В жизнь мою я не был так сконфужен.
– Вы здесь зачем? – спросила она весело, подходя ко мне и смотря на меня пристально.
– Я… я… искал карандаш.
– И ищете на диване, сложа руки? Много же вы найдёте! Сказывайте, зачем пришли? – продолжала она настойчиво.
Я смешался и не помню, что отвечал.
– Так-то? – сказала она и погрозив мне пальцем. – Хорош! Да что ж вы стоите? Вот хоть бы помогли одеться.
Она подала мне свой бурнус.
– Ну теперь пойдемте гулять. Что вы всё сидите в комнате!..
– Пожалуй пойдемте, – отвечал я равнодушно.
– Отчего это вы так невеселы? – спросила она, когда мы вышли в сад.
– Чему-ж мне радоваться?
– Не радоваться, но быть, как все. Знаете ли что? Мне давно хотелось с вами поговорить. Вы отличный человек, но вы большой эгоист. Вас нужно исправить и тогда из вас будет что-нибудь хорошее. Отчего вы бегаете людей? Это непростительно, потому что таких людей, как вы, немного.
Я засмеялся.
– Хандрить не хорошо! – сказала она, не обращая внимания на мой смех.
– Вы, кажется, хотите привести меня на путь истинный? – сказал я со злостью.
Зенаида молчала. На лице её не было и тени досады.
– Вы хотите щеголять сердцем, продолжал я. – Это старая штука!
Она молчала. Лицо её было спокойно и грустно.
Мы встретились с сестрами, и я их оставил.
На душе моей легло какое-то гадкое, беспокойное чувство, больное сердце ныло от постороннего прикосновения. – Что она ко мне пристает? Что ей нужно? – думал я и меня разбирала злость.