– Да, – сказал он, – и я рад, но, впрочем, кто тебя разберёт?
После некоторых неважных расспросов, я ему начала рассказывать всю историю моей любви и потом вчерашнюю встречу, не утаивая ничего.
Ф[ёдор] Михайлович] сказал, что на это не нужно обращать внимания, что я, конечно, загрязнилась, но это случайность, что Саль[вадору] как молодому человеку нужна любовница, а я подвернулась, он и воспользовался; отчего не воспользоваться. Хорошенькая женщина и удовлетворяющая всем вкусам,
Ф[ёдор] Михайлович] был прав, я это совершенно понимала, но каково же было мне!
– Я боюсь только, чтоб ты не выдумала какой-нибудь глупости (я ему рассказывала о своих мыслях, которые были у меня, когда я однажды не застала Саль[вадора]).
– Я его не хотела бы убить, – сказала я, – но мне бы хотелось его очень долго мучить.
– Полно, – сказал он, – не стоит, ничего [он] не поймёт, это гадость, которую нужно вывести порошком; что губить себя из-за него глупо.
Я согласилась. Но всё-таки я его очень люблю и готова отдать полжизни, чтоб заставить его почувствовать угрызение совести до того, чтоб он раскаялся передо мной. Этого, конечно, от него не дождаться, ко мне иногда возвращается тоска, и сейчас у меня явилось желание того, что уже я думала, прошло, – желание мщения, но как? чем? У него, верно, есть любовница, какая-нибудь дама, у которой бездна поклонников. Он, верно, с ней поссорился и за то сошёлся со мной, но теперь, должно быть, они помирились.
Он не был вчера, не придёт, конечно, ни сегодня, ни завтра, но что ж он будет делать? Ведь он же обещал придти, когда я не просила его ещё только об этом. Его тщеславие, кажется, не позволит ему остаться в моих глазах лжецом. На что же он надеялся, сочиняя историю о болезни? Я решаюсь послать ему деньги за … *). Ф[ёдор] М[ихайлович] скажет, что это лишнее, он слишком его презирает, и притом он, как
*) Так в оригинале. Из дальнейшего текста этот эпизод приясняется.
видно, находит, что я должна страдать (остаться без отмщения) за свою глупость, но эта глупость имела смысл.
2 сентября.
Ф[ёдор] М[ихайлович] действительно сказал, что деньги посылать лишнее, что это пустяки. Он думал, что этим я бессознательно ищу предлога сблизиться с Саль[вадором]. Ф[ёдор] М[ихайлович] сказал, что это поведёт к тому, что тот оправдается и обманет меня. – Так неужели же бояться этого, не верить себе, – сказала я, – бояться, что обманут, тогда не нужно уважать себя.
Ф[ёдор] М[ихайлович] решительно не понял меня и не знал, что это за письмо, вот оно:
«Милостивый государь, однажды я позволила себе получить от вас услугу, за которую обычно платят деньгами. Я думаю, что можно получать услуги только от людей, которых считаем за друзей и которых уважаем. Я посылаю вам эти деньги, чтобы исправить свою ошибку по отношению к вам. Вы не имеете права мне помешать в этом намерении.
Р.S. Я хочу ещё добавить, что вам незачем от меня прятаться и меня бояться: я не имею желания вас преследовать. Вы можете меня встретить (может быть, это случится) так, как будто мы никогда не знали друг друга, даже я прошу вас (дальше одно слово не разобрано) об этом. Я вам говорю это, предполагая, что вы возьмёте мои деньги; в противном же случае я советую вам действительно прятаться от меня подальше, как только можете (потому что тогда я на вас рассержусь, что довольно опасно).
Это будет лучше для вас, так как я особа некультурная (я вполне варварка) и не знаю совершенно искусственных ваших шуток. Говорю это серьёзно».
Я рассказала это письмо Ф[ёдору] М[ихайловичу]. После этого он сказал, что, конечно, послать можно, потому что это, по крайней мере, не будет пассивно. Я послала это письмо третьего дня и до сих пор нет (и верно не будет) ответа. Признаюсь, я этого не ожидала. Человек этот не настолько развит, чтобы молчать из достоинства и не настолько бесстыден, чтоб – от наглости, он струсил. Может быть, впрочем, он что-нибудь придумает ответить, но едва ли. Судя по его характеру, я предполагаю, что если б он не трусил, то прислал бы мне деньги, хоть без письма. Это письмо должно было очень уязвить не только самолюбие, у него есть даже своего рода честь, которая не в натуре и даже не в голове, а в памяти, почерпнутая из католического катехизиса.