Младший предлагал тогда мне виноград. Они оба мне нравятся. Тот итальянец, что у нас на корабле, который так усердно спрашивает меня о здоровьи и ухаживает за всеми больными, мне не нравится, он больше похож на француза, особенно, когда разговаривает с молоденькой девочкой, за которой он приударяет как-то на французский лад.
В эту минуту я сижу на верхней палубе очень близко к двум итальянцам. Француженка, едущая на поклонение св. Петру, проходя мимо меня, сказала, что я, верно, не хочу даром терять времени. Я отвечала, что имею слишком много работы и жалею, что в дороге много приходится даром терять времени.
Рим. 29 сентября.
Вчера Ф.М. опять ко мне приставал. Он говорил, что я слишком серьёзно и строго смотрю на вещи, которые того не стоят. Я сказала, что тут есть одна причина, которой прежде мне не приходилось высказать. Потом он сказал, что меня заедает утилитарность. Я сказала, что утилитарности не могу иметь, хотя и есть некоторое поползновение. Он [не] согласился, сказав, что имеет доказательства. Ему, повидимому, хотелось знать причину моего упорства. Он старался его отгадать.
– Ты не знаешь, это не то, – отвечала я на разные его предположения.
У него была мысль, что это каприз, желание помучить.
*) Реtit Napoleon – не совсем точное название памфлета Виктора Гюго Nароlеоn 1е Реtit, направленного против Наполеона III.
– Ты знаешь, – говорил он, – что мужчину нельзя так долго мучить, он, наконец, бросит добиваться.
Я не могла не улыбнуться и едва не спросила, для чего он это говорил.
– Всему этому есть одна главная причина – начал положительно (после я узнала, что
он не был уверен в том, что говорил), – причина, которая внушает мне омерзение; – это полуост[ров]*).
Это неожиданное напоминание очень взволновало меня.
– Ты надеешься.
Я молчала.
– Теперь ты не возражаешь, – сказал он, – не говоришь, что это не то.
Я молчала.
– Я не имею ничего к этому человеку, потому что это слишком пустой человек.
– Я нисколько не надеюсь, мне нечего надеяться, – сказала я, подумав.
Он ждал возражения, но его не было, я чувствовала справедливость этих слов.
– Это ничего не значит, рассудком ты можешь отвергать все ожидания, это не мешает.
Он внезапно встал и пошёл лечь на постель. Я стала ходить по комнате. Мысль моя вдруг обновилась, мне, в самом деле, блеснула какая-то надежда. Я стала, не стыдясь, надеяться.
Проснувшись, он сделался необыкновенно развязен, весел и навязчив. Точно он хотел этим победить внутреннюю обидную грусть и насолить мне.
Я с недоумением смотрела на его странные выходки. Он будто хотел обратить всё в смех, чтоб уязвить меня, но я только смотрела на него удивлёнными глазами.
– Не хороший ты какой, – сказала я, наконец, просто.
– Чем? Что я сделал?
– Так, в Пар[иже] и Турине ты был лучше. Отчего ты такой весёлый?
– Это весёлость досадная, – сказал он и ушёл, но скоро пришёл опять.
– Нехорошо мне, – сказал он серьёзно и печально. – Я осматриваю всё как будто по обязанности, как будто учу урок; я думал, по крайней мере, тебя развлечь.
Я с жаром обвила его шею руками и сказала, что он для меня много сделал, что мне очень приятно.
– Нет, – сказал он печально, – ты едешь в Испанию.
Мне как-то страшно и больно – сладко от намеков о Саль[вадоре]. Какая, однако, дичь во всём, что было между мной и Саль[вадором]. Какая бездна противоречий в отношениях его ко мне!
Ф[ёдор] М[ихайлович] опять всё обратил в шутку и, уходя от меня, сказал, что ему унизительно так меня оставлять (это было в 1 час ночи. Я раздетая лежала в постели). «Ибо россияне никогда не отступали».
6 октября. Неаполь.
В Риме раз на улице встретила процессию: вели двух воров, молодых людей (20 и 16); на это зрелище сбежалась смотреть (нес)тройная толпа, дамы в экипажах останавливались и приподнимались.
В Неаполе, как только вышли в первый день на улицу, какая-то женщина сунула мне в руку жёлтый цветок и стала требовать денег; я встретила несколько таких женщин в первый день, но теперь их более нет. Дети тоже пристают с просьбой (одно слово неразборчиво) и когда одному дашь, – собирается около целая куча. Если не даёшь, они выпрашивают всеми средствами: смешат вас, делают вам гримасы, кувыркаются
*) «Причина, которая внушает мне омерзение – это полуостров», – подразумевается Испания, родина Сальвадора.
перед вами, развёртывают свои лохмотья и показывают голое тело. Когда извозчику прибавишь хоть гривенник, он бросится целовать руки. Если на улице чего спрашиваешь и не можешь растолковать, собирается целая куча и стараются растолковать. Вчера была в Колизее. Солдат, который провожал туда, тотчас мне сказал, что я русская, узнал по лицу. В трактире, подле Колизея, встретился какой-то господин, который заговорил по-русски; начал с того, что такую вдруг резкую