Посылая вам это письм, я принимаю все предосторожности, чтобы предотвратить себя от обмана, как иностранку».
Это письмо я послала с комиссионером, приказала ему отдать письмо в руки и требовать расписки в получении. Я растолковала комиссионеру, что 2 письма, посланные таким образом, пропали, чтоб он сказал это Саль[вадору].
«Братья пустите меня с вами умереть».
Путевые записки.*)
Германии я не видала. Двое суток прожила в Бер[лине] и потом ехала до Парижа, нигде не останавливаясь. Думала видеть Дрезденскую галерею, прокатиться по Рейну, но отказалась от всех этих намерений при одной встрече с немцами. Немцы решительно свели меня с ума. Тупость и ограниченность служащих на железной дороге чиновников и работников кажутся решительно баснословны.
*) «Путевые записи» были, очевидно, только задуманы; последующие записи Дневника идут непосредственно за этим отрывком, и нигде в её бумагах мы не нашли следов продолжения «записок».
Эта несчастная нация кажется мне решительно обиженной богом. Благодаря им мне раз пришлось остаться на станции, другой – приехать не туда, куда следовало; оба раза случилось при перемене вагонов.
16 ноября. Париж. Понедельник.
Вчера ходила к комиссионеру, с которым послала письмо Кор. и не застала его, зашла к дворнику сказать, чтоб передал о моём посещёнии и пригласил ко мне в 6 час… Не был сегодня; я пошла сама. Комиссионер едва взглянул на меня, когда я подошла с вопросом о моём деле. Он отдал моё письмо и сказал, что не нашёл Кор. Что ему сказали, будто такого господина там нет и никогда не было. Это меня взбесило.
Солгать-то не умел Кор. Пусть бы велел сказать: его нет, а то: [и] не было никогда. Я послала письмо по почте.
Я было написала Саль[вадору] такое письмо:
«Я не думала писать вам бы и, конечно, не написала бы, если вы не вздумали от меня прятаться. Вы подкупили несчастного комиссионера, чтоб он уверял меня, будто вас нет и никогда не было. Я, может быть, и поверила бы, если б не писала вам туда прежде и не получала ответы… Эта такая неудачная ваша уловка даёт мне право предполагать, что вы получили все мои письма. Прошу вас ответить, так это или нет. Мне так [не хочется] обидеть напрасно подозрением в утайке денег, может быть, честных людей. Если вы мне не ответите удовлетворительно, я принуждена буду обратиться к моему посольству с просьбой разыскать через французскую полицию, кто был вором моего первого к вам письма.
Не увёртывайтесь же от прямого ответа, хуже запутаетесь, как это обыкновенно с вами бывает».
17 ноября.
Сегодня, когда я пришла обедать, М-ме Р. мне сказала, что какой-то господин меня спрашивал и хотел придти после. Это меня удивило, что ко мне кто-то пришёл. Я невольно думала о Саль[вадоре], и сердце моё забилось.
– Молодой человек? – спросила я. – Да, высокий. – С бородой? – сказала я, предполагая молодого Гер[цена].
– С чёрной бородой.
Я не могла придумать, кто бы это мог быть. После обеда меня позвали, сказав, что кто-то желает меня видеть. Это был высокий стройный молодой человек. Он мне сказал, что он от Саль[вадора]. Я вспыхнула и задрожала. Я взяла свечку и попросила его идти за мной в мою комнату. Войдя, я подала ему стул и затворила дверь. Потом я села и спросила, что ему нужно от меня (голос мой очень дрожал). Он принёс мне 15 ф. и сказал, что Саль[вадор] получил уже в августе и больше получать не желает.
Я догадалась, что это брат Саль[вадора], по портрету, который когда-то он мне показывал… Какой прекрасный тип плантатора, этот молодой человек; красивый, приличный, хорошо одетый, серьёзный. Когда он сказал, что я обидела С[альвадора], глаза его горели. Он и в самом деле думает, что я обидела Саль[вадора]. Я сказала, что не могу говорить о моих делах и М-eur Саль[вадора] с другими. Я очень плохо говорила, забыла все слова французские: я была очень взволнована. Разговор наш был очень короток. Я встала, заметив, что нам не о чем больше говорить. Он мне предложил адрес С[альвадора], сказав, что, может быть, я желаю ему писать, но я сказала, что не имею никакой нужды в нём. Провожая его, я ему светила. Он просил меня не беспокоиться, но я его проводила до передней, и сама пошла в залу, откуда слышались звуки музыки, но я скоро вернулась к себе. Глубокая тоска схватила моё сердце, я стала громко читать: «Выводи на дорогу тернистую» и т.д. – так, как читают молитву от навождения бесов. Мне стало легче.
24 ноября. Вторник.
Престранная история! Есть у Мир. Англичанин, с которым я несколько раз говорила. Он не молод и очень серьёзен. Мы несколько раз, оставаясь одни в зале после обеда, говорили с большой симпатией: о французах, о направлении русского общества; разговор всегда начинала я. Потом я как-то перестала с ним говорить, но в обыкновенное время являлась в залу, куда приходил и он. Мы оба молчали.