В заключение он мне сказал, что все мои мысли – это вздор. Что если есть на земле преступление и страдание, то есть и закон. А что страдают только ленивцы и пьяницы. А император Алекс[андр] – идеал государя и человека.
17 февр.
Мне опять приходит мысль отомстить. Какая суетность! Я теперь одна и смотрю на мир как-то со стороны, и чем больше я в него вглядываюсь, тем мне становится тошнее. Что они делают! Из-за чего хлопочут! О чём пишут! Вот тут у меня книжечка; 6 изданий и вышло в 6 месяцев. А что в ней? Lobulo восхищается тем, что в Америке булочник может получать несколько десятков тысяч в год, что там девушку можно выдать без приданого, сын 16-летний сам в состоянии себя прокормить. Вот их надежды, вот их идеал. Я бы их всех растерзала.
Среда, 3 марта.
Вчера была на лекции Philaret Charles*) и была поражена паясничеством этого господина. Войдя на кафедру, этот господин закрыл глаза и начал читать, размахивая руками… (одно слово неразборчиво), иногда для комизмe, к величайшему удовольствию публики, кувыркаясь так, что едва не ложился на стол. Он читает так:
«Я Вам буду читать лекции так, как до сих пор никто ещё не читал: никому в Европе не приходило в голову принять этот метод… Я Вам скажу о веке Люд[овика] XIV. Вы думаете, это великий век? Как же, подите-ка почитайте. Да, да, почитайте, почитайте… Недавно вот вышла книга одного немца, Вы чай, её, не читали. Да, я уверен, что никто из Вас здесь не знает имени этого немца. Так вот Люд[овик] XIV, Вы думаете, покр[овитель] наукам, искусствам, литературе? Ну да, он, пожалуй, любил искусство: Аполлона Бельведерского, Венеру Медицейскую, потому что это красота, солнце; а знаете, как он относился к живописи фламанд[ской] школы? Это, говорит, дрянь, что они там рисуют мужиков с трубками. Вы знаете, гол[ландцы] и ан[гличане]. Это … (неразборчиво) серьёзный народ, они не много рисовали – некогда было, дел много, а если рисовали, так не гонялись за красотой, правды только искали. Солнца у них нет,
так, немножко, капельку есть солнца. Это не всегда красиво, полуденные эти не очень любят, совсем не любят, ненавидят. Ну так Люд(овик) XIV, – у него все палачи были: главный палач, потом поменьше палач, маленький палач и самый маленький палач. Он вот как заботился о литературе: он говорил своему главному палачу: «Литературу запрещай, преследуй, жги». Иногда ещё одного сожгли за книжку… Против его величества думаете? Против М-mе Меntenon. **) О, это время было строгое, очень строгое, я очень рад, что не живу в это время, а то, пожалуй, с моим темпераментом плохо бы мне было. А романы теперь как пишут? Возьмите современный роман: с первого слова Вам покажется забавно, со второго – немножко скучно, с третьего и четвертого – заинтересуетесь, с пятого – непременно захотите узнать, что сделалось с такой-то и такой-то девочкой; это французский роман. Англичане так не пишут; их роман: проповеди, поучение. Над такими романами некоторые засыпают, а другие ничего, читают».
Говоря об ненависти между фран[цузами] и англичанами: «Я воспитывался в Англии, Вы не подумайте, что я англоман: чистейший француз; раз вошёл я в церковь скромненьким таким мальчиком, стою в уголку, так они на меня все уставились, – догадались, что француз, потому что галстук не по-английски был завязан. Они уставились на меня. «Вон, говорят, чудовище». Ей богу (тут, чай, между Вами англичане, да мне всё равно). Ну, теперь и англичане находят, что Мольер был не дурак. Мы тоже читаем Шекспира».
Сначала я очень хохотала; вскоре заметила, что и другие хохочут; только они хохотали другому – хохотали и хлопали; мне стало досадно.
Моя личность как-то обращает на себя внимание, и это мне надоело. Не то, чтобы женщины не посещали лекций или библиотеки – посещают, но физиономии их
*) Рhilarеt Сhrles, скорее всего не Сhries, а Сhrles (1799 —1873 г.), довольно известный критик, начавший писать ещё в эпоху романтизма в 1822 г.
**) Ментенон – маркиза Франсуаза д’Обинье, вторая жена Людовика ХIV (1655 – 1719), пользовалась большим влиянием на короля. В её присутствии он принимал министров и часто спрашивал её советов.
отличаются от моей. Это – женщины с цветами, оборками, с вуалями, в сопровождении маменек. Есть женщины и серьёзные, особенно одна – нигилистка совершенная.
Я-то веду себя хорошо, а она хлопает, топает и кричит «браво», и одета дурно; приходит одна, но на неё никто не обращает внимания, потому что не молода. Всем
кажется естественным, что состарившаяся в ожидании судьбы дева соскучилась и от нечего делать ударилась в науки. Но мне покоя не дают, пристают всякий раз в антрактах: «Вы, верно, учительница английского языка? Вы иностранка? Вы живёте для изучения каких-нибудь наук?». Это мне надоело, так что в антракте, чтоб избавиться от вопросов, я берусь за книгу… «Письма из Франции» *) и притворяюсь углублённой в чтение.