Она либеральничала, пускала мне пыль в глаза фразами очень неудачно. Наконец пришла Мар[кович]. «Познакомьтесь», – сказала она нам. Но не сказала наших имён. Мы молча пожали друг другу руки. Мар[кович] сказала, что книг мне не приготовила – и опять заговорила о деньгах; потом стали рассматривать её портреты, кот[орыми] она была очень недовольна. Неудачного нашла я в этих портретах только позу, драпированную в какой-то плащ, что не шло к некрасивой её физиономии.
Заговорили как-то о Салиас; мне пришлось как-то сказать, что она у меня была. Они, верно, подумали, что я проговорилась с умыслом. – «Если выбудете у графини, то скажите ей, пожалуйста, чтобы она мне прислала мои книги». – Графиня Салиас? – спросила я. Она не обратила внимания на мой вопрос и заболталась до того, что, наконец, стало понятно, о какой граф[ине] идёт речь. – «Извольте, я передам, – сказала я, – только позвольте узнать ваше имя. – «Ах, вот я какая неаккуратная, – сказала Мар[кович]… знакомила, а фамилии не сказала». «Якоби *)», – сказала хорошенькая женщина, – и как я не выразила удивления при этом имени, она, верно, подумала, что я так невежественна, что могу не знать этого имени и, смотря на меня с глубоким состраданием, предложила записать мне его. Я сказала, что и так не забуду. Она настаивала на том, чтоб написать, т[ак] ч[то] я, наконец, сказала ей, что я знаю эту фамилию, при этом я не могла удержаться от улыбки (я, конечно, не скажу гра[фине]
о книгах, а хорошенькой женщине скажу, что забыла). Мне было ужасно грустно смотреть на этих «ликующих», «праздно болтающих». Меня приглашали пить кофей, но как я позавтракала перед этим визитом, то отказалась и пошла домой. Хозяйка
заметила мою грусть и, провожая меня, стала спрашивать причину. Грусть моя увеличилась, нервы были слишком раздражены, я не выдержала – слёзы навернулись у меня на глазах. – «Скажите, что с вами случилось?» – спрашивала М-ме Мар[кович], с участием взяв меня за руку, и отвела меня в спальню. Я бессознательно следовала за ней и слёзы невольно покатились из моих глаз; чувство бессилия и стыда терзали меня, я всё свалила на уличную сцену и скоро отправилась домой. Она мне сказала, что, если буду иметь в чём затруднение, к ней обращаться.
– Какие ж могут быть затруднения в цивилизованном государстве, – сказала я, насмешливо и грустно улыбаясь.
– Однако ж у вас было с вашей хозяйкой, – сказала она. Потом она сказала, что придёт ко мне на другой день, несколько раз это повторила. Она пришла в назначенный час. Я увидала из окна, как она входила в калитку, и вышла встретить её на двор. Я встретила её со всей любезностью, но без всякого благоговения. Мы говорили с час, потом я пошла её провожать, и мы ещё долго говорили. Она напомнила мне об обещании моём дать ей мои произведения, и, так как у меня их не было, она взяла с меня слово придти к ней через неделю и прочесть свою повесть.
Лугинин во время прогулки на кладбище обещал мне составить список исторических книг, полезных для меня. Он хочет, должно быть, меня развить и пренаивно толковал мне об идеализме и материализме, когда я сказала, что не могу хорошо определить этих двух понятий.
Мар[кович] спросила, как меня зовут. Я сказала. – А мне сказали – Надежда Суслова, – сказала она. – У меня сестра Надежда…
*) Якоби, Валерий Иванович (1834—1902), жанровый и портретный живописец, в первую половину 60-х годов особенно популярный, благодаря картине: «Привал арестантов». За картину «Варфоломеевская ночь» получил звание академика, за «Арест герцога Бирона» – звание профессора Академии.
3 мая 1864. Вторник.
Когда возвращалась из Брюсселя, я спала, подъезжая к Парижу. Единственная компаньонка, сидевшая со мной в вагоне, разбудила меня, когда вагон остановился. Я поспешно встала и начала собирать мои вещи. В вагонах почти никого не оставалось; кондуктор подошёл к моему вагону и открыл дверь. «А вы ещё здесь, – сказал и, видя, что я спешу, прибавил: – не торопитесь, будет время». – Я уже готова, – сказала я, подходя к двери. Он протянул мне руку, я охотно её приняла и выскочила. – «Холодно» … – начал было он, но я уже бежала в вокзал.
8 мая, суббота.
Вчера была у Маркович. Она читала мою повесть (1-ю) ей она понравилась, Мар[кович] сказала, что эта повесть лучше Салиас. Я ей читала ненапечатанную повесть, и та ей понравилась, только конец не понравился. Во время чтения Мар[кович] говорила: «Это хорошо! Прекрасно». В разговоре после того она сказала, что «нужно смотреть на людей во все глаза». Я ответила, что не могла бы, что это мне кажется цинизмом. И в самом деле, что за радость смотреть и остерегаться на каждом шагу. Я и счастья, такими средствами приобретённого, не хочу. Это было бы деланное счастье… Пускай меня обманывают, пускай хохочут надо мной, но я хочу верить в людей, пускай обманывают. Да и не могут же они сделать большого вреда.