Идя на урок, встретила поляка, который, бог знает зачем, был у меня два раза. Первый раз он спрашивал какую-то даму, я ему отвечала из дверей очень сердито; в другой раз пришёл сказать, что получил распечатанное письмо, спрашивал, не я ли его распечатала. Я его пригласила в комнату, выслушала, и когда он кончил о письме, спросила, вставая, всё ли, что он имеет сказать? Он смутился, встал и раскланялся. Сегодня, проходя мимо Ecole de Medecine, слышу за собой: «Моё почтение»; не оборачиваясь, иду далее. «Моё почтение» повторяется и вслед за ним является поляк, говорит мне, что, проходя мимо него, я улыбалась, верно, смеялась над ним и смеюсь. Я отвечала, что его не заметила. – А я вас заметил – сказал он, – потому что имею интерес. – Я на эту пошлость не ответила. Потом спросил, не сержусь ли я на него за то, что он два раза приходил. Я ответила, нет, потому что думаю, что он пришёл по серьёзным причинам. Он начал мне говорить, с какой ловкостью я его выпроводила, так, что он не нашёлся, что сказать, хотя имел желание поговорить. Он ещё продолжал довольно пустой разговор, когда я сровнялась с домом, где живет м-ме В.
Я сказала: прощайте, и перешла на другую сторону. Он остался, но вскоре побежал ко мне и сказал: «Вы опять отделываетесь от меня с такой же ловкостью». Я ответила, что не нужно идти в этот дом, в котором и скрылась вслед за этим.
Вчера перед обедом в нашем саду встретила Валаха и разговорилась с ним. Сказала, что покупала чай, что я пью чай от скуки, что он заменяет мне всё: удовольствие, друзей. Он заметил, что верно не очень хорошо заменяет. Я согласилась. Потом он спрашивал, какую нацию я больше люблю и сказал: «нужно любить соседов валахов». Я ответила, что их не знаю, что они ничем себя не показали, «мы, русские, хоть дурные, да показываем себя».
9 октября, вторник.
Вчера, идя на урок (исп.) встретила на Rue Medecins Плантатора; он шёл по другой стороне улицы с тем самым товарищем, с которым разговаривал подле гошпиталя. Он шёл, разговаривая и усмехаясь и так низко наклонившись, что я едва узнала его; вероятно, он заметил меня прежде, нежели я его увидела.
Несколько дней тому назад я написала очень интимное письмо лейб-медику, когда он меня не застал дома. Он отвечал на него письмом, холодным до грубости, где говорил, что у него нет довольно времени ходить ко мне (два раза не застал меня), предлагал приходить один раз для уроков и для консультаций, просил сам назначить дни и часы с условием только не вечером, потому что вечера он посвящает отдыху. С этим вместе назначил день прихода и цену уроков. В назначенный день, он явился с видом (одно слово неразборчиво) и стал спрашивать о здоровьи. Я ответила и взяла, было, тетрадь, говоря, что вот занималась. Он вдруг сказал, что не может заниматься и пошёл. Я всё ещё не хотела верить его фатовству и спросила, не сердится ли он на меня. Он сделал удивленные глаза и спросил, откуда у меня такая мысль «Верно борьба с долгом кончена и добродетель победила» – подумала я. Меня неприятно поразил этот тон; не в состоянии скрыть своей грусти, я отвечала, что, может быть, ошиблась и потом прибавила, грустно улыбаясь: «Подите же, подите». После этого, придя в назначенный день, он тотчас начал с важным видом расспрашивать о здоровьи, но вдруг небрежно прервал разговор и предложил заниматься. Садясь, он показал мне часы. Я смотрела на него с удивлением и любопытством, но вдруг какая-то грусть схватила моё сердце. Я почувствовала себя оскорблённой глупцом и едва могла удерживать негодование, некоторые идеи читаемой книги увеличили моё волнение. Так что к концу и должна была выйти из комнаты, чтоб скрыть его. Когда он ушёл, я плакала. Бедное сердце! Не выносит грубых прикосновений. Этот случай навёл меня на серьёзные мысли. Я, конечно, поступлю решительно и выйду с честью, потому что ничего не прячу и не виляю.
Но сколько же сил тратится на то, чтоб отражать такие маленькие нападки!
М-ме Робескур больна, вчера сделался нервный припадок. Весь дом был встревожен, и всю ночь бегали за докторами и за лекарствами. Я хотела пойти к ней, но не знаю, как это сделать, будет ли это ей приятно. Он был за завтраком, пришёл к концу, ему пришлось сидеть подле меня. Он спросил меня о здоровьи, его все стали спрашивать о его даме, он спокойно отвечал, что ей лучше. Я тоже думала спросить о ней, но не пришлось, было неудобно.
19 октября.
С лейб-медиком почти помирились. Я ему сказала после этого, что я не помню его визитов, что не хорошо их считала и в этом виноват он, его непоследовательность; напомнила, что он когда-то денег не хотел от меня брать даже, но теперь, когда комедия кончена, можно быть точным. Он был озадачен и сказал, что никакой комедии со мной не играл, хотел оправдываться, но я просила его отложить хотя до следующего раза: я была слишком взволнована. При следующем свидании я была весела, и он после некоторого разговора начал так: