Я много думала, и мне стало легче. Во мне много предрассудков. Если б я не любила прежде, еслиб л[ейб] м[едик] не был моим доктором, наши отношения были бы не те. Куда девалась моя смелость? Когда я вспоминаю, что была я два года назад, я начинаю ненавидеть Д[остоевскаго], он первый убил во мне веру. Но я хочу стряхнуть эту печаль.
20 декабря.
Л[ейб] медик сказал о графине (после, как я ему сказала, что она его не любит, что он признал: ему было неприятно), что она неспособна никого любить. Как это верно!
Моntagnard сказал, что предпочитает характер поэзии Андре Шенье*) характеру Альфеда де Мюссе;**) о последнем говорит, что он видит зло, ничего не находит высокого, и это потому, что лично он несчастлив, что он слишком везде занят самим собой, что он эгоист.
21 декабря.
Был лейб-медик. Он говорил по поводу любви, что в жизни личностей, как и в жизни государств, есть акции и реакции; в одну эпоху человек любит, в другую говорит себе: довольно, пускай меня любят, когда хотят, а нет, не надо.
31 декабря.
Сегодня получила от сестры письмо и отвечаю ей следующим…***)
14 января.
Число людей, у которых легкая победа над женщиной теряет достоинство этой женщины, может быть гораздо более велико, чем я предполагала.
15 января.
Наконец, я увидела действие пропаганды. Хозяйка высказала мне претензию за то, что я ей не сказала, что даю Леони. «Вы должны были держать сторону хозяев, а не слуг», – сказала она мне. «М-ме, я не могу держать ни сторону хозяев, ни сторону слуг, – сказала я. – Я держусь только правды, впрочем, если хотите, я заплачу деньги, которые вы через меня потеряли», и я ушла. Она спрашивала прислугу, что я говорила после, та сказала: ничего. Спустя несколько часов М-ме Ruit приходила ко мне извиняться. Впрочем, не обошлось без Донкишотства. Леони, чтоб взять с хозяйки деньги, сказала, что я ничего ей не давала, что у меня куча дела и беспорядок, и что я самая беспокойная и изнеженная.
*) Андре Шенье (род. в 1762 г., умер на эшафоте в 1774 г.), знаменитый французский поэт на рубеже двух эпох: классицизма и романтизма, по фактуре своего стиха, по господствующим у него образам и по миросозерцанию гораздо более близкий первой эпохе.
**) Альфред де-Мюссе, знаменитый французский поэт (1810—1857).
***) «Ответила следующим письмом» – письмо здесь не приведено.
Был сегодня У[тин], с которым мы имели великий диспут о любви, по поводу А. К. Разговор начался с того, что он увидал её портрет у меня. Я спорила, страшно горячо стояла за В., доказывая, что могли быть уважительные обстоятельства, по которым он с ней разошёлся. Я говорила, что несправедливо требовать, чтоб молодой человек отвечал за себя и за других. Он отрицал, говоря, что он должен был жениться и, пожалуй, разойтись на другой день, если разлюбил, или обеспечить. Это мне нравится! В первом случае, значит, молодой человек из-за этого должен навеки отказаться от счастья и любви, ибо во второй раз жениться нельзя. А обеспечить? – следовательно, бедный человек не должен любить.
Я уезжаю из Парижа в какой-нибудь маленький город Франции. Надоела мне общественная ложь, хочу быть совсем одна, – будет правда; а то и одна, а порой кажется, что не одна, чего-то невольно жду и надеюсь, и беспокоюсь.
Мне хочется быть ближе к природе. Она одна всех награждает одинаково, никому не отказывает в своих дарах. Хотелось мне поселиться на берегу моря, чтоб было грандиознее.
Моntagnard был несколько озадачен моим решением. У[тин] немножко тоже. Лейб-медик принял совершенно равнодушно, но после двух положительных напоминаний моих об отъезде, спросил: «Неужели в самом деле Вы едете?». Вот вопрос! Каламбур что ли я буду строить с ним. Алхазов радовался за меня, моему…*)
21 января.
Вчера обедала в Ноtel fleures. Рассказывали о женщине, удавившейся: подробности объясняли, как была затянута веревка. «Кто это её так затянул, вероятно, её муж», – заметила М-ме Верней.
Сегодня мне были медицинские истязания. Я стала советоваться с лейб-мед[иком], куда лучше ехать, и сказала о Исп[ании], Валенции. «Поезжайте в Валенцию, – сказал он, – и я думаю туда ехать. Вам только стоит мне написать». Я была озадачена. «Это роскошь», – сказала я, чтоб сказать что-нибудь. Потом, не обращая много внимания на его предложение приехать, перевела разговор на другой предмет – предложила ему быть моим лейб-медиком из прекрасного далёка. Он согласился и предложил мне дать рекомендательное письмо к доктору.
Он предложил мне урок через несколько часов, но, придя, предложил отложить урок, найдя меня довольно слабою.