– Он очень молод, – проговорила она. – Он никогда не говорит фраз. Когда я его увидела в первый раз, я сказала себе, что этот человек не может лгать, и это так.
– Что он здесь делает?
– Он ещё учится, а потом поедет за границу.
– И ты с ним поедешь? О, конечно, поедешь везде (так в подлиннике), на край света.
– Я поеду в деревню к дяде, – сказала Анна, заливаясь слезами.
– О, Анна, зачем ты так несчастлива!
Они ещё несколько времени сидели вдвоём и разговаривали о посторонних предметах. Анна рассказывала ему о петербургской жизни, о людях, с которыми встречалась, расспрашивала его о прежних знакомых, слушала с большим интересом, хотя он не вдавался в подробности; её собственные мнения были несколько резки, она не отличалась умеренностью ни и похвале, ни в осуждении.
– Ты всё такая же, – говорил Лосницкий, слушая её. – Трудно тебе будет жить с людьми, ты слишком увлекаешься, слишком доверчива. Много будешь ты страдать, Анна!
– Пускай, – сказала она, – пусть буду ошибаться, а верить всё-таки не перестану. Есть же где-нибудь хорошие и добрые люди.
– Все добрые, Анна! Разве ты видела злых людей? Да что в этой доброте? Анна подняла голову и смотрела на него удивлёнными, почти испуганными глазами, потом задумалась и всё остальное время молчала.
Когда она ушла, Лосницкий, оставшись один, бросился на диван и пролежал весь вечер, как убитый. Мысль его, долго блуждая по бесконечному пустому пространству, которое ему представляло будущее, наконец, в нём потерялась. Чёрная ночь расстилалась перед его глазами и захватила собой всё. Лосницкий не старался освободиться от забытья; напротив, ему хотелось, чтоб оно продолжалось как можно дольше, чтоб рассвет не пробрался и не поразил его видом этой пустыни.
На другой день Лосницкий не выходил из дома, ожидая Анну, которая обещала придти утром и не пришла. На следующее утро он получил от неё записку, где она приглашала его к себе и писала, что немного нездорова. Лосницкий тотчас к ней отправился. Анна приняла его в своей комнате. Молодая женщина была немного бледна и взволнована, но казалась совершенно здоровой. На вопрос Лосницкого о здоровьи она отвечала небрежно и спешила заговорить о другом. Но Лосницкий говорил о постороннем неохотно и даже как-то раздражительно.
– Ты мне говори о себе, – сказал он, – недолго нам придётся видеться.
– Как, ты уже едешь?
– Что ж мне здесь делать? Я ведь для тебя только ехал…
Молодая женщина невольно вздохнула.
– Ты будешь писать мне, Анна, по-прежнему, не так ли? Мы ведь друзья?
– О да, сказала она, протягивая ему руку. – Что ж ты так мрачен? – спросила она, – ты сердишься на меня? Я ни в чём не виновата.
– Знаю, всё знаю, да не в этом дело. Больно мне, Анна, не могу я легко покончить с чувством. Я не молодой человек, в мои годы привязанностями не шутят. Ты много для меня значила. Твоя любовь сошла на меня, как божий дар, нежданно, негаданно, после усталости и отчаяния. Эта молодая жизнь подле меня обещала так много и так много уже дала, она воскресила во мне веру и остаток прежних сил.
«Хорошо ты этим воспользовался» – подумала Анна, но не сказала ни слова. Он продолжал:
– У меня ничего не оставалось от моей прежней бурной жизни, и в тебе я всё нашёл. Я видел твою глубокую преданность и не думал её пережить, я в неё свято, непреложно верил, я не думал, что каких-нибудь полгода разлуки – и всё пройдёт… Впрочем, я сам виноват, – продолжал он после короткого раздумья, – я слишком увлёкся, забылся, теперь для меня всё ясно: ты никогда меня не любила. Не смотри на меня так строго, Анна, я правду говорю. Я видел твои страдания, твои порывы, но ты не меня любила, а кого-то другого во мне. Я ведь тогда ещё говорил, что тебя не стою. Тебе пришла пора полюбить, около никого не было, я случайно подвернулся, и ты поверила, что это то, что тебе нужно. Я не мог понять этого вовремя, я был слишком ослеплён, слишком счастлив… Что ж, – продолжал он после некоторой задумчивости и как бы говоря сам с собой, – я всё-таки в выигрыше: у меня год счастья был, и какого счастья!
– У меня есть к тебе одна просьба, Анна, – начал он после долгого раздумья. – Вот видишь, друг мой, моя жизнь кончена, плохо она была поставлена, не умел я с собой сладить, но теперь рассуждать поздно, не к чему, больше ждать нечего. Ты знаешь, Анна, что кроме тебя у меня нет никого на свете. Я хочу тебе отдать остаток моей жизни. Послушай, может быть, когда-нибудь я могу тебе служить хоть чем-нибудь, мало ли что может быть? Ты ещё только начинаешь жить; не в счастьи, но когда сомнения и горе нападут, когда не встретишь ты подле себя ни одного близкого человека, придёшь ли ты тогда ко мне, как к другу, как к брату?..