— Передай по цепочке, чтобы все слышали, — сказал Паукин стоящему рядом Джаниеву, — десять машин, а ревут на все сто.
Он и сам не отдавал себе отчета, какая мгновенная мысль заставила его сказать это. Он и танков еще не видел. Просто захотелось подбодрить, успокоить товарищей: их десять, а нас-то больше сорока? Так и то утешение слабое: две большие разницы — человек и танк…
— Все ли готовы к бою? — спросил он по цепочке. И тут же пришел ответ. Джаниев даже веселым каким-то голосом отрапортовал:
— Так точно, товарищ начальник, сорок два бывших заключенных и пять бойцов… отставить — сорок семь бойцов к бою готовы…
«Сорок два? Откуда же сорок два? Он сам говорил, что одного казнили». Но Джаниев перебил эту мысль:
— Товарищ начальник, нужно остановить первый танк. Им деваться здесь некуда, будут его обходить, полезут на холмы — сзади можно атаковать и жечь, бросать в Моторы… Дайте гранаты, товарищ начальник, остановить первый танк.
— Ты, что ли?
Паукин внимательно посмотрел на парня. Ни малейшего колебания не выдавали глаза Сергея Джаниева. Паукин почему-то вспомнил, как тяжело переживал Сергей первые дни наказания. Даже покончить с собой пытался…
Сержант крепко обнял Джаниева.
Танки приближались. Уже легла на волны первая смутная тень.
— Эх, — закричал Джаниев, — ни сказок про нас не расскажут, ни песен про нас не споют! Счастливо! — И тут же увидел его Паукин уже наверху, на дороге. Спустя еще секунду зыбко колыхнуло землю, ударило в уши сильным взрывом.
Так начался этот необычный бой.
Танки дрогнули, фальшивыми нотами сразу отозвалась жуткая музыка моторов: засады здесь не ожидали. Загремели пулеметы, спружинило воздух пушечным выстрелом.
Справа от колонны было море, слева — холмы. Если второму танку для того, чтобы обойти остановившийся передний, требовалось повернуть совсем немного, то уже третьему и другим пришлось бы делать разворот чуть ли не на девяносто градусов.
Момент наступил.
— За Родину! — Паукин знал, что голоса его никто не услышал, и все-таки несколько человек с бутылками были уже наверху. За ними взбирались на обрыв и остальные. Яростные крики влились в сумасшедший грохот моторов и пулеметов. Танки загорались, вот встали огненные столбы — один, другой… Танкисты выскакивали из машин и попадали в жестокие объятия «паукинцев». Но и те валились от пуль, гибли под гусеницами…
Паукин бросил все свои бутылки, поджег танк. Прямо перед собой увидел одного из тех «делегатов», Николаева, который, тоже «разоружившись», оглядывался по сторонам — и тут на него наскочил огромного роста немец-танкист, только что отбившийся от двоих паукинцев. В руках у немца был кинжал. Паукин и крикнуть не успел, как враг, смяв Николаева, бросился на него самого. Все решали доли секунды. Ловким ударом кулака Паукин сбил гитлеровца на землю, сам упал на него, выстрелил из подвернувшегося под руку хазинского пистолета… Поднявшись, почувствовал на себе кровь. Оказалось, своя: врезал-таки фашист ему ножом и, кажется, основательно.
Осмотревшись, Паукин увидел, что шесть танков смрадно горят, один лежит на боку под обрывом: пытался прорваться со стороны моря. Остальные машины повернули назад, их было уже не разглядеть там, в пыли.
— Эх! Эх! Эх!
— Ур-раа!
— Бей их… вашу мать!
— Ага! Ага!
— Братцы, наша наверху! Бей их!
В этой продолжавшейся толчее паукинцы добивали последних спасавшихся танкистов. Те из врагов, кто отбился, бросились на холмы и попали под пулеметные очереди.
…В начале этого лихого сентября, когда успехи гитлеровцев на Восточном фронте замерли на своей крайней точке, был еще возможен такой десант, сам по себе, конечно, авантюрный. Майору Цергеру, в душе неисправимому «романтику», не давали спать лавры дивизии «Эдельвейс», которая подняла тогда флаг со свастикой над Эльбрусом. С колонной танков, обойдя советские позиции, майор двинулся через степь к Каспию — по одной из тех дорог, по которым спустя месяц уже прибывали под Сталинград наши резервные части для контрнаступления… Захватив окшайскую нефть, Цергер получил бы подкрепление с воздуха и пошел дальше, повернув на север, — громить советские тылы, сеять панику… Он ставил на ошеломление, на растерянность врага.
Наткнувшись на засаду и не зная, не предполагая, что она состояла из бывших заключенных, танкисты решили, что их планы разгаданы советским армейским командованием. А раз так, не было смысла двигаться дальше. Оставив несколько своих танков на берегу моря, они повернули обратно. Отступать, однако, пришлось уже днем, по открытой степи. Вскоре танки обстреляла советская авиация. Бросив подбитые машины, экипажи рассеялись по степи.