— Так?
— Ниже.
Кристабель внутренне вскипела, а ее грудь обнажилась еще на полдюйма.
— Так? — спросила портниха.
— Еще ниже.
— Тогда, может, лучше вообще вытащить их наружу и носить перед собой на подносе? — прошипела Кристабель.
Миссис Уоттс закашлялась, чтобы скрыть смех, а Берн слегка приподнял бровь:
— Это будет очень соблазнительно, дорогая, но все-таки при людях лучше держать грудь внутри платья.
— Рада услышать слово «внутри», — язвительно парировала Кристабель.
Портниха продолжала держать сорочку в прежнем положении, вопросительно глядя на Берна.
— Сэр? Так достаточно или нет?
Он взглянул на миссис Уоттс, потом на возмущенную Кристабель, затем опять на портниху.
— Пока оставьте так. Когда платья будут готовы, решим окончательно.
Закончив снимать с Кристабель мерки, миссис Уоттс спросила:
— Еще что-нибудь, сэр?
— Да. Маркизе надо что-то носить ближайшие три дня, поэтому, возможно, вы сможете исправить одно из ее старых платьев — из тех, которые она носила до траура…
— Не получится, — вмешалась Кристабель. — Мы их все перекрасили в черный цвет.
— Все?
Она вздернула подбородок:
— Все.
— Черт возьми. Теперь хотя бы понятно, почему вы так упорно носите черное. — Берн повернулся к портнихе: — Не могли бы вы хоть одно из этих траурных платьев сделать… гм… менее строгим и прислать его к завтрашнему утру?
— Разумеется, сэр.
— Я велю горничной принести их, — сказал Берн, направляясь к двери.
Когда он открыл ее, Роза едва не упала в его объятия. Кристабель закатила глаза: Роза никогда не позволит чему-нибудь интересному произойти без нее.
— Простите, сэр, — пробормотала служанка, — я просто хотела сказать миледи…
— Все в порядке, Роза, — прервал ее Берн. — Быстро принеси нам самые хорошенькие черные платья твоей хозяйки.
— Так они все уродливые, сеньор.
— Кто бы мог подумать? — заметил Берн. — Хорошо, тогда пусть миссис Уоттс пойдет с тобой и решит, которое из них можно исправить.
Портниха и горничная вышли, и Берн прикрыл за ними дверь. Только сейчас Кристабель осознала, что они остались наедине. И она одета самым скандальным образом.
Берн, похоже, тоже подумал об этом, потому что его взгляд опять принялся совершенно бесстыдным образом изучать ее полуобнаженную фигуру.
К величайшей досаде Кристабель, ее сердце забилось быстрее, когда на лице Берна появилось одобрительное выражение.
— Ради Бога, идите уже и проверьте своих лошадей или еще что-нибудь. Мы здесь можем закончить без вас. Уходите и оставьте нас в покое.
— И позволить вам одеться как монахиня? Ни за что. Его самодовольство и хозяйский тон вывели Кристабель из себя.
— Я должна предостеречь вас, что, хотя я и позволяю вам бесстыдно флиртовать со мной на людях, это не значит, что вы можете допускать подобные вольности наедине. Более того, — она решилась солгать, — я расскажу все о вашем неприличном поведении в своем письменном отчете его высочеству. И если ваш отец узнает…
— Что вы сказали? — Берн вдруг застыл, а его глаза стали серыми, как грозовая туча.
С опозданием Кристабель вспомнила, что у Берна нет оснований любить или уважать своего отца.
— Я с-сказала, что буду писать отчет…
— Нет, вы, кажется, назвали его высочество моим «отцом»? — Одним прыжком он оказался рядом с Кристабель на помосте и угрожающе навис над ней. — Если вы намерены изображать мою любовницу, леди Хавершем, вам не мешает кое-что знать обо мне. И главное: его высочество мне не отец.
— Но я думала… — растерянно заморгала Кристабель.
— Он — тот, кто зачал меня. Это действительно так, что бы этот поганец ни говорил. Но зачать — не значит быть отцом. Только один человек вырастил меня, и только она мне и отец и мать. Этот идиот из Карлтон-Хауса не имеет ко мне никакого отношения, и мне наплевать на то, что вы напишете ему.
Прижав Кристабель к стене, Берн зло смотрел на нее.
— И еще: я не люблю угроз. В ответ на них я обычно делаю как раз то, против чего меня предостерегают. И если вы считаете, что я бесстыдно флиртую с вами…
Он крепко схватил пальцами подбородок застывшей от неожиданности Кристабель и прижался губами к ее губам.
Это был жесткий поцелуй. Властный. И очень основательный. Он овладел ее губами так, будто имел на это полное право. И только когда поцелуй грозил стать еще более интимным, Кристабель удалось вырваться.
— Что вы делаете?! — гневно воскликнула она, стараясь не обращать внимания на стук собственного сердца и на предательскую пульсацию внизу живота.
Взгляд Берна, казалось, жег ее.
— Я целую свою мнимую любовницу.
— Прекратите это. — Кристабель испуганно обернулась на дверь. — Слуги могут увидеть.
— И отлично. Слуги как раз больше всего сплетничают, поэтому давайте устроим для них хороший спектакль.
И Берн еще раз поцеловал Кристабель. А она, черт побери, не смогла остановить его. Хуже того — ей это понравилось. Кристабель изо всех сил старалась не сравнивать этот медленный пьянящий поцелуй с влажными и торопливыми поцелуями Филиппа, но не заметить разницу было невозможно. Поцелуи мужа всегда были короткой прелюдией перед быстрой атакой. Поцелуй Берна сам по себе был эротическим актом — жарким и упоительным. Как будто он полжизни ждал, чтобы попробовать вкус ее губ, и от этого у Кристабель закружилась голова.
Его рука скользнула вниз, и, почти разочарованная, она ждала, что сейчас Берн схватит и грубо сожмет ее грудь, как всегда делал Филипп.
Но вместо этого рука обхватила ее за шею, а большой палец ласкал ее в такт горячим движениям его языка у Кристабель во рту.
О Боже! Ей казалось, что в легких совсем не осталось воздуха, и, наверное, именно поэтому неожиданно ослабли колени и не стало сил держаться на ногах. Неторопливо и бережно Берн проталкивал, исследовал, ласкал… он занимался любовью с ее ртом.
Только со ртом. Как интересно!
Хотя другая рука Берна лежала на талии Кристабель, он только слегка поглаживал ее. Он не хватал ее за грудь, не пропихивал ей руку между бедер, не сжимал ягодицы, как стал бы делать Филипп, едва начав целовать.
И эта странная сдержанность произвела самый неожиданный эффект. Кристабель вдруг поняла, что сама хочет ощутить его руку на своей груди. Господи помилуй! Неужели она распутница?
Она с трудом отняла свои губы, чтобы вдохнуть воздуха и… передохнуть? Немного остудить жар, который разгорался в ней с каждым новым проникновением его языка в ее рот?
— Достаточно, — запинаясь, прошептала Кристабель. — Вы мне все доказали.
— Доказал? — Дыхание Берна обжигало ей щеку.
Он немного наклонил голову и осторожно прикусил мочку ее уха. Ох, что же это такое? Кристабель не могла ни думать, ни говорить.
— Что… если… я стану угрожать, вы… будете… позволять себе…
— Ах это.
Берн снова прикусил мочку уха Кристабель и прижался губами к ее шее.
— Вы можете… остановиться. Я уже все поняла.
— И я понял, что вы не возражаете, если я себе позволяю. Эти слова оскорбили Кристабель еще сильнее, оттого что были правдой. Она отшатнулась:
— Я этого не говорила.
— И не надо говорить. — Самоуверенная улыбка Берна и по-хозяйски снисходительное похлопывание Кристабель по талии заставили ее вспыхнуть от гнева. — Могу поспорить, что, если бы сейчас я захотел уложить вас в постель, вы бы не стали спорить.
Это было уж слишком! Резко опустив руку, Кристабель ловко схватила Берна за самые чувствительные части тела и не сильно, но достаточно ощутимо сжала их.
— Вы, похотливый ирландец! Я тоже не люблю угроз. Мы заключили сделку. Вы согласились на ее условия, а поцелуи и все прочее в них не входили. Поэтому, если вы еще раз попробуете…
— То что? Вы меня кастрируете? — Голос Берна был полон сарказма.
Кристабель растерянно заморгала. Обычно при подобной угрозе мужчины сразу же шли на попятную.