Анна Владимирова
Ночь со зверем
Пролог
— Он на нее смотрит.
— Что?
— Я заметил, что он смотрит на нее…
— На новую уборщицу?
— Да.
— Уверен?
— Да. Следит за ней, когда она ходит мимо клетки…
Я не знаю, когда начал различать голоса. Сегодня? Вчера? Месяц назад? Я просто слышал запах… тонкий, едва читаемый. Он дергал нервы, щекотал ноздри и… бил набатом в пах. Я судорожно втянул воздух и открыл глаза.
Возле клетки стояли двое. Один высокий, почти старик. Второй — какой-то смуглый тип, обиженный интеллектом. Глаза у него блестели нездорово, будто на наркоте какой-то. И вонял он так, что я снова уткнулся носом в подстилку, спасаясь в запахе, который вдруг стал всей Вселенной, будто натянутая нить между забвением и жизнью. Я даже не сообразил сразу, что мыслю вполне здраво. Уверен, я давно соображаю… просто… не заметил этого.
— Посадите ее к нему, — решительно приказал старик.
— Мы подбирали полгода…
— Да плевать. Если реагирует, как тебе кажется, проверим опытным путем. Мне нужны результаты. — На немую паузу понизил голос: — Поработаем от обратного. Если поведется — исследуем на совместимость.
Что он несет? Я слушал, но с трудом понимал. Где я вообще?
Шаги стихли, и я будто снова выпал в свое забвение. Просто дышал, пытаясь хоть как-то зацепиться разумом за тело, вспомнить, как это вообще делается… Шло время, и все больше прояснялось в голове. В мозгу мельтешили обрывки картинок, заблудившихся в памяти. Я помнил себя. Мне… тридцать... тридцать три, кажется. И меньше всего я думал, что могу оказаться в таком месте. Сколько я тут? А сколько я в звере? Невозможно. Как я вообще тут оказался? Лапу что-то тянуло, и я открыл глаза — катетер. Меня чем-то ширяют. Поэтому так плохо… И поэтому столько злости внутри. Я тихо зарычал, только чужой крик вдруг ударил по ушам. Непонятно почему, но остаться равнодушным не вышло. Я метнулся к прутьям и заревел. Ответом мне стала настоящая истерика бьющейся в руках охранников смутно знакомой девчонки.
— Нет! Отпустите! Боже, нет! Что я вам сделала?! Я не скажу никому, пожалуйста! Пожалуйста!
Я узнал ее. Она бывала здесь несколько раз в день. А еще музыка… слушала какую-то музыку в дешевых наушниках, пропускающих звуки во все стороны. И… пахла так, что хотелось жить… Чем больше она дергалась, тем ярче мне виделся цветочный луг в летнем мареве, аромат жасмина перед грозой наполнял рот слюной, а внутренности согревало от послевкусия нагретой на солнце пшеничной соломинки. Не соображая, я завороженно опустился на четыре лапы, цепенея от понимания — это ее запах я слышу от подстилки.
Скрежет замка будто оставил на нервах борозды, и я дернул головой, доводя девушку до полнейшего исступления. Ее швырнули в проем клетки, в который она тут же ударилась, пытаясь не позволить закрыть ее.
— Давайте, голубки, — усмехнулся охранник. — Хорошей ночки.
Я зарычал, а она резко развернулась в мою сторону и прижалась дрожащей спиной к холодной двери. Смотрела на меня невменяемым взглядом и тряслась, скуля от страха. А я старался не шевелиться, чтобы не умерла тут у меня от удара. И, может, мне бы удалось ее успокоить своим деланным равнодушием… только отвести взгляд не удавалось.
Красивая. Глаза большие, спутанные волосы теплого цвета, разбросанные по плечам, сама — малышка. Медведем я бы мог ее спрятать у себя на пузе в лапах, и не нашел бы никто. Я фыркнул при этой мысли, а она снова взвыла и зацарапалась в двери. Короткая футболка при этом задралась до задницы, открывая будоражащий вид на крепкие ягодицы в коротких трусах-шортах.
Взирая на ее тщетные попытки достучаться до совести охранников — или кто это был? — я начинал понимать, зачем ее мне притащили. А в памяти всплывали прежние попытки…
Мучительными вспышками перед мысленным взором заскакали ни черта не радостные картинки — кровь на полу, бездыханное тело… в том углу, возле подстилки… и еще тут, у прутьев…. Мой зверь терзал здесь невинных жертв, преподносимых ему… ради эксперимента?
Я не сразу заметил, что с каждым вздохом мне нужно все меньше воздуха, что угол зрения стал выше, ступни обожгло холодом, а от злости пальцы сжались в кулаки. Глаза видели теперь совсем по-другому, но слух и обоняние остались прежними, а, что еще хуже, реакции на девушку — тоже. Ее тяжелое рваное дыхание дергало нервы, осознание ужаса всей ситуации ни черта не способствовало собственному спокойствию, потому что я был единственным, кто мог нас вытащить… И я ее хотел едва ли не больше, чем свободы.
— Успокойся, я тебя… не убью, — прохрипел я.