— П-п-п-ожалуйста, — и она заплакала, жмурясь и скручиваясь у дверей, обняв колени. — Пожалуйста…
— Тише, — сделал к ней шаг, но она вздрогнула и снова ударилась лопатками о железную дверь. Я вскинул ладони в воздух: — Я — в себе, не зверь, слышишь? Не делай. Резких. Движений…
Потому что я ни черта не контролирую себя еще! Но ей этого сообщать не стоило.
Она слушала, пытаясь вжаться в твердую поверхность, и крупно дрожала. Я оглянулся — ну просто отличное место для женщины, мать их! Медвежья подстилка, кран в углу… Хоть клетку вычистили, твари. Я снова стиснул кулаки — хотелось наброситься на прутья и биться в них, как это только что делала она, но… надо набраться терпения. Потому что сегодня я не смогу сопротивляться — буду делать все по их правилам.
— Как твое имя? — опустился на колени в нескольких шагах.
Она все еще дрожала и ответить не смогла бы при всем желании — зуб на зуб не попадал.
— Послушай, — хрипел я, смаргивая пелену, — послушай… успокойся… Я постараюсь тебя не тронуть…
Зря я это сказал. Она скрутилась еще больше и заплакала. А у меня вся жизнь сжалась до этих секунд. Если я потеряю контроль, то впору ставить точку — не смогу себя простить. Хоть и не виноват, но не смогу. Эта — какая-то особенная, и не эти ублюдки ее мне подстроили, я ее сам подставил, будучи в звере. Тот старик сказал, что они заметили мой интерес.
— Успокойся, — заговорил снова. — Я не трону, не сделаю больно, обещаю…
Врал. Безбожно. Потому что если она задергается и не подчинится, больно будет…
Я прикрыл глаза, успокаивая дыхание, и отвернулся от нее, упираясь лбом в обжигающе холодные прутья. Она же тут замерзнет за ночь. Уже дрожит. Суставы пальцев прострелило от боли — так сжал прутья. В груди нестерпимо жгло от злости… Я выживу, твари. Вырвусь… А потом вы у меня все будете выть… умирая долго и мучительно… за каждый труп, что вы тут закопали… за каждый крик этой, пока что еще живой.
Ее всхлип выдернул из мрачных мыслей, и я выпрямился. Наплевал, что она отпрянула в страхе — смысла ждать не было. В два шага оказался рядом и подхватил на руки, но, вопреки ожиданиям, девочка не стала вырываться — оцепенела. Такая холодная! Я отнес ее на подстилку и усадил к себе на колени, вынуждая обнять меня ногами.
— Нам нужно спастись, слышишь? — запустил пальцы в ее волосы и вжал в себя.
Я знал, что на человеческих женщин мы действуем по-особому — стоит прижать посильнее, и она начнет дуреть от желания, как и я. А еще успокоится и доверится, пусть и ненадолго. Только мысли об этом выцветали с каждым вдохом. Ее запах заменил воздух, возвращая мне способность быть в реальности — нервы переставали звенеть от напряжения. Я опустил ладони на ее ягодицы и осторожно сжал, прикрывая глаза… но она вдруг дернулась и заехала мне по лицу так, что аж голова мотнулась.
Может, мои способности поизносились — черт знает. Я и не пробовал никогда затащить к себе в постель человеческую женщину — не было необходимости. Но стоило навести на лице девчонки резкость, стало ясно — нормально я на нее действую, ее взгляд уже невменяемый и пьяный, а сама не дрожит почти.
И я рванул ее к себе, впиваясь в ее рот с такой жаждой, будто в ней — вся жизнь. А сейчас именно так и казалось. Мне некуда деваться — буду играть по чужим правилам. Эта женщина — все, что у меня есть, и она каким-то образом спасает меня от забытья в звере. По крайней мере, пока. Я дернул с нее футболку, стараясь не разодрать ткань на части. Чем больше контакта с кожей, тем быстрее ее отпустит. А вот трусы снять не вышло — потому что стоило ее голой груди вжаться в мою, контакты закоротило. Я только сжал зубы, когда она вскрикнула, и бесцеремонно скользнул между ягодиц пальцами. Девочка впилась ногтями в плечи, напряглась в руках, выгибаясь:
— Н-н-н-е…
— Прости, — прохрипел ей в шею и попробовал опустить ее на себя с размаху, но она вскрикнула ярче, а меня больно приложило осознанием. Думал, куда хуже? А нет — перспектива обрисовалась так ярко, что перед глазами потемнело.
Моя жертва оказалась невинна. А когда она открыла глаза и посмотрела в упор, я замер.
Ее глаза были ярко-синего цвета. А взгляд врезался в память раскаленным стеклом. Мокрые ресницы дрожали все сильнее, когда она сдавалась, со стоном впуская меня. А я с каждым толчком в нее дурел все больше. Какая тесная… Я же ее порву к чертям! Выдержка таяла с каждым движением, дыхание тяжелело, а в паху резало уже так, что, казалось, лопнет. Но я из последних сил заставлял себя терпеть. Первый… я, мать его, у нее первый!
«И последний», — поставил внутри точку зверь, и я рванул ее вниз до конца. Пальцы скользили по мокрой коже, пытаясь удержаться, до синяков, до крика… Я пытался быть осторожным, насколько это вообще было возможно, а она хваталась пальцами за плечи, всхлипывая на каждое мое движение…