Не будучи особенно хорош собою, я с удивлением выяснил, что внешняя красота чаще всего не имеет особого значения. Важен смутный ореол вседозволенности, легкой порочности, готовности сыграть любую роль и поддержать любую предложенную забаву, пусть она ни в коей мере не заслуживает названия «пристойной». Вначале я научился распознавать эту тускло мерцающую ауру у других, потом смирился с тем, что она присутствует у меня самого. Пан Штекельберг по молодости лет пока не научился извлекать выгоду из своего темного очарования, а оно в нем имеется. Причем с избытком.
— Так… — Стиви поспешно и неловко сглотнул, по-прежнему избегая смотреть на меня. Рассудок еще подчинялся его требованиям, но плоть явно изменяла — я чувствовал, как узкая сильная спина вкрадчиво прогибается под касающимися ее пальцами. — Так получилось… Матери я почти не помню… Отец умер лет десять назад, оставил долги и затянувшаюся тяжбу с соседями… До моего совершеннолетия назначили управляющего… Он… Казалось, он был честный человек… Просто не без слабостей… Показал… научил, вроде в шутку… Знакомил с молодыми людьми из хороших семей… Собирались у кого-нибудь в поместье, занимались, чем хотели, пили, охотились… было весело… Слово за слово, знаешь, как бывает? Поначалу кажется — вроде неприлично так делать, потом думаешь — пропади оно пропадом, живем один раз, надо пользоваться моментом… Кто-то пустил слух, от меня все отвернулись, процесс завершился не в нашу пользу… Я понял, что остался один. Красивый испорченный мальчишка благородного происхождения без гроша в кармане. Мне было семнадцать… или восемнадцать, не помню точно… Из милости приютила дальняя родня — не то приживал, не то сиротинушка на дармовых хлебах. Хожу на задних лапках, умильное зрелище представляю. Гости наедут, кто-нибудь обязательно украдкой многозначительно потреплет по заднице или начнет тискать в темном углу, особенно когда напьются… Вечно эти трясущиеся руки, упорно лезущие ко мне в штаны, будто там невесть что спрятано… Не выдержал, удрал. Связался с вагантами, год шлялся по Моравии, вроде стал походить на человека. Присоветовали сунуться в Прагу, в Университет. Не прошел, срезался на экзамене… Бреду через Карлов мост, сам не знаю, куда, и такое настроение — хоть в Влтаву вниз головой кидайся…
Пока Штекельберг говорил (горячечный монолог отчасти походил на исповедь — на поверхность всплывали наверняка тщательно скрываемые даже от себя самого воспоминания и признания), мне удалось беспрепятственно и почти незаметно осуществить задуманный сложный маневр: вытянуть его рубашку из-под ремня.
— И что случилось потом? — я хотел двух прямо противоположных вещей: дослушать повесть и как можно скорее избавиться от мешающих кружевных тряпок. Чтобы отвлечься, пришлось вернуться к успокаивающей игре с волосами. Тут меня ждал приятный сюрприз: Стиви запрокинул голову и, не прерывая рассказа, по-кошачьи потерся затылком о подставленную ладонь.
— Случай. Великий случай, правящий миром. Караульные, охраняющие мост, решили, что очередной проигравшийся вдрызг юнец восхотел покончить жизнь самоубийством. В сущности, они были недалеки от истины… Меня задержали, не предъявляя обвинения, и, как лицо дворянского сословия, сунули в Далиборку — ждать разбирательства. Для меня не имело значения, что происходит вокруг. В глубине души я смирился с любым исходом…
Зацепив согнутым пальцем подбородок Станислава, я заставил его поднять голову, так что договаривать ему пришлось, поневоле глядя мне в глаза.
— Башня Далиборка входит в Градчаны, и следующим днем с еженедельным кратким визитом явилось высокое начальство. В числе прочих заключенных его светлости господину Мартиницу представили неизвестного молодого человека, пытавшегося разрешить свои проблемы не самым лучшим способом. Дальше продолжать?
— Ты счастливчик, пусть и не желаешь признавать этого, — я сумел податься вперед быстрее, чем Стиви отпрянул. Вдобавок моя кисть лежала на его затылке, преграждая дорогу к бегству.
Теплые, неожиданно сухие, шершаво-твердые губы. Разумеется, он не ответил, да я и не ждал никакого отклика. Требовалось просто заставить его на миг опешить. Это вполне удалось, потому следующий трюк удался безукоризненно — быстрый сильный толчок в плечо, и Станислав внезапно оказывается лежащим на спине.
— Ой… — произносит он. Голос не испуганный, скорее удивленный и слегка озадаченный.
— Вот тебе и «ой», — в тон отозвался я, наклоняясь над ним. Тревожное выражение в глазах не пропало, однако вместе с ним теперь, составляя разительный и щекочущий воображение контраст, присутствовало то самое, ожидаемое мной: лукаво-вопрошающее, дразнящее и греховное.