Человеческое тело обычно имеет цвет не мрамора, как ошибочно полагают поэты и художники, но чуть желтоватый или коричневатый оттенок жемчуга. Мрамор хорош для покойников. Для живых — тепло близкого дыхания, обжигающие прикосновения и замкнутый круг растущего возбуждения. Каждая ласка, каждое движение вызывают всепоглощающее желание стать чем-то большим, нежели пара терзаемых одиночеством и собственными запретными страстями молодых людей, увлеченно предающихся содомскому греху на колченогой гостиничной кровати. Оторванный от времени и суеты замкнутый мирок, освещенный упрямо не гаснущим камином, и упоительное головокружение, и нарастающая дрожь сладкого безумия.
Разрешается все. Мир может катиться к черту, я ничего не хочу знать о нем. Мысли свились в тугой, изнывающий от нетерпения комок, возникший в самом низу живота и бьющийся там, как очутившаяся на суше рыба. Она умрет, если не вернется в воду, и я тоже умру, если не получу желаемого — сейчас и немедленно.
Мне жаль только одного. В самый короткий и пронзительный миг я не сумею увидеть выражения лица Стиви. У женщин, независимо от темперамента, возраста, сословия и места на крутой лестнице жизни, оно становится одинаковым — лениво-отрешенным. Они уходят, ускользают из суетного мира в край, вход куда ведом только им, оставляя нам бренную оболочку, с которой можно делать все, что угодно. Спустя десяток-другой ударов сердца они возвращаются, начинают довольно мурлыкать, томно закатывать глазки и нести положенные благоглупости, однако ни одна не раскроет великого секрета — в каком запретном саду она побывала. Возможно, им недостает слов и воображения, чтобы его описать, а может, они сразу забывают увиденное и им требуется повторить все заново, чтобы вновь попасть туда. Или это единственная тайна, которую они способны сохранить?
Буря за окном разошлась не на шутку и заходится в истошном долгом вопле. Стекла дрожат и позванивают. Но какофония природы не мешает мне услышать тихий, прерывистый не то стон, не то подавленный вскрик Стиви и ощутить странный, пронизывающий тленное человеческое естество трепет, возникающий, когда двое, неважно, какого они пола, на краткое время становятся единым целым. Это мимолетное чувство делает нас сродни давно сгинувшим языческим божествам, не знавшим, что такое «нельзя», поднимает к звездным вершинам и швыряет оттуда в заполненную кипящей лавой бездну, чтобы в следующее мгновение вознести на седьмое небо — звонкое и хрустальное. Нас раскачивает прибой вечно теплого и сияющего моря, я тону, захлебываюсь остро-солоноватой влагой…
Гибкое, худощавое тело подо мной извивается, отчаянно мечется из стороны в сторону, то замирая, то расслабляясь и с пугающей готовностью распахиваясь навстречу. Одержимая неутоленной жаждой плоть бьется о плоть, как приходящие из глубин Атлантики океанские волны о причальные сваи, угрожая окончательно развалить ветхую кровать, чье изголовье ритмично ударяется о каменную стену. Интересно, что продержится дольше — она или мы?
Станислав неожиданно выпрямляется, резко, до слышимого хруста в костях, прогибаясь в пояснице, и беззвучно кричит. Его влажные спутанные волосы наотмашь ударяют меня по лицу, я ничего не успеваю понять, меня самого раздирает белая, сверкающе-чистая молния боли и острейшего наслаждения… еще раз, и еще… Господи, неужели я умираю?.. мы падаем, падаем, словно осенние спелые яблоки с ветвей райского древа… нашему падению суждено длиться вечность…
Внезапная отчетливо-здравая мысль: каковы бывают впечатления от этого незамысловатого в общем-то занятия у других людей?.. Мне всегда кажется, что я слишком много воображаю.
— …Оседлав коня, попробуй, догони луну… Йен, очнись. Йен, ты меня слышишь?
Голос. Насмешливый, ласковый, чуточку встревоженный, притягательный юный голос. Кто говорит? Правильно, Стиви, Сташек, Станислав фон Штекельберг, теперь — мой любовник. Жестоко шутит старая карга Фортуна, заставляя сталкиваться людей, которые вчера знать не знали друг о друге. Где, если вдуматься, могли бы пересечься наши пути? Фон Штекельберг — птица высокого полета, секретарь имперского наместника Чехии (по совместительству — любимчик и миньон его светлости). Я — представитель парижского банковского дома, приехавший сюда выбивать долги из злостных неплательщиков. Стиви появился на свет среди богемских гор, он — холеный белокурый красавчик с тонким нервным лицом и яркими блестящими глазами. Моя родина — остров Альбион, Британия, Уэльс, мои предки тягались с пиктами за Кембрийские холмы, потом воевали против саксов, против нормандцев с Материка, против английских королей и против кого угодно. Они до сих пор гордятся сохраненной древней кровью. Я немного похож на них — чернявый, скуластый, темноглазый, упрямый и дотошный. Между мной и Станиславом нет и не может быть ничего общего, кроме одного — нас обоих тянет изведать запретных плодов. В Средние века таких, как мы, без разговоров отправляли на костер, за решетку или в каменоломни. Впрочем, за решетку нас могут упечь и теперь, если будем иметь глупость попасться с поличным.