Однако он вышел в холл, позвонил по телефону и скоро вернулся.
— Едет, — сказал он, бросив саркастический взгляд на Карпера. — Я сказал ему, что речь идёт о жизни и смерти всего человечества.
Бразерса снова пригласили в гостиную, чтобы он вместе со всеми мог выслушать личного врача президента, и пятнадцатью минутами позже туда вошёл бригадный генерал Леп-перт. Это был сдержанный, худощавый человек с редкими светлыми усиками и ресницами, который всегда начинал быстро моргать, как только к нему обращались. Одлум представил его собравшимся, и затем судья Каваног попросил слова.
— Генерал Лепперт, мы пригласили вас сюда, чтобы вы помогли нам разобраться в одном чрезвычайно прискорбном, но как мы все считаем, совершенно неотложном деле. Грубо говоря, у всех присутствующих в этой комнате имеются основания сомневаться в психической нормальности президента. Мы хотим спросить вас, доктор, имеются ли у вас основания для этого?
Лепперт уставился на Каванога, растерянно заморгал и обвёл глазами всех собравшихся:
— Это самый удивительный вопрос, какой мне приходилось слышать за всю мою практику!
— Я в этом не сомневаюсь, доктор! Каков же будет ваш ответ?
— Конечно, нет! — Лепперт нервно затеребил свои редкие усы.
Маквейг понял, что доктор не лжёт.
— Сомневаться в нормальности президента у меня нет абсолютно никаких оснований!
— Что вы можете нам сообщить о теперешнем состоянии президента? Я имею в виду как его умственное, так и физическое состояние.
— Иногда он обращался ко мне с жалобами на боли в сердце. Я считаю, что пренебрегать этим не стоит, но серьёзных опасений мне его здоровье не внушало!
— Ну, а помимо этих временных болей в сердце, он ни на что вам не жаловался?
— Он вообще почти не болеет. — Лепперт замялся. — Хотя мне, как его личному врачу, конечно, не нравится чрезмерное напряжение, с которым он работает. Я считаю, что при такой работе он слишком мало спит. Мне даже известно, что, когда я сейчас выходил из дому, он ещё не ложился.
— Но разве не могут такие привычки привести к психическому срыву?
— Могут, конечно, но только у президента Холленбаха мне не приходилось наблюдать признаков переутомления. Ведь на таком напряжении он работает уже не первый год. Уверен, что за сутки он не спит и шести часов.
— Но ведь немногие способны вынести такой режим! — вставил Никольсон.
— Совершенно верно. Химия у всех людей разная. Марк Холленбах, по-видимому, принадлежит к числу немногих счастливцев, которым на отдых требуется меньше времени, чем остальным.
— Значит, он ничем больше не болеет? — не отставал Каваног.
— Нет. Он даже и простужается-то редко.
Джим поглядел на Карпера. Министр хмуро смотрел на врача, и Джиму казалось, что он уловил в его взгляде враждебность.
— Скажите, генерал, — продолжал между тем Каваног,
— поверили бы вы доказательствам, собранным присутствующими здесь людьми?
— Я знаю, что все вы люди безукоризненно порядочные, — осторожно ответил Лепперт. — Я, безусловно, поверял бы, что вы честно рассказываете о своих впечатлениях, но это совершенно не значит, что я пришёл бы к тем же выводам, что и вы.
— Понимаю, доктор. А теперь выслушайте нашу историю. Если я что-нибудь пропущу, пусть мои друзья тут же меня поправят.
На рассказ ушло не менее получаса. Закончив его, Каваног вновь обратился к Лепперту:
— А теперь скажите, генерал, в свете всего того, что я вам рассказал, могли бы вы расценить психику президента как нормальную?
— Когда вы мне дадите точное определение слова «нормальный», я отвечу на ваш вопрос.
— Полно, доктор, — вмешался Гриском, — не будем вдаваться в семантику! Слово «нормальный» имеет общепринятое значение!
— Только не для медика. В медицине точного определения «нормальный» не существует.
— Слушайте, доктор! Мне кажется, вы недостаточно хорошо поняли Грэди Каванога, когда он рассказывал вам о предложении президента — сделанном, кстати, со всей серьёзностью — ввести общенациональный закон о подключении всех телефонов. Так, чтобы ФБР могло подслушивать все частные разговоры и впоследствии обрабатывать их счётновычислительными машинами и запоминающими устройствами. Мне совершенно ясно, что этот его замысел тесно переплетается с навязчивой идеей разделаться с воображаемыми заговорщиками. Неужели вас как профессионала, высоко ставящего врачебную этику, не тревожит такая идея?