Я хорошо помню эти полчаса. Помню даже свое удивление тем, как я клинически-холодно анализировал свое состояние.
Мне казалось порой, что я стою в пустой комнате. На противоположных стенах висят зеркала, отбрасывают мой облик в зияющую бесконечность, и за каждым моим отражением вырисовывается другое, выглядывающее из-за плеч. Зеркала старые, темные, и никак не удается рассмотреть, какое же у меня выражение лица: вопросительное, печальное или исполненное надежды. Все расплывается, меркнет в серебристом сумраке.
Рядом со мной на скамейку села женщина. Не зная ее намерений, я подумал: может быть, под властью варваров и эти вещи низведены до уровня военных упражнений? Я поднялся и пошел прочь. Женщина позади меня засмеялась. Я никогда не забуду тихий, слегка презрительный, жалостливый смех незнакомой женщины у старого городского вала в Оснабрюке.
4
Приемная Мартенса была пуста. Растения с длинными, блестящими листьями стояли на этажерке у окна. На столике лежали журналы. С обложек их смотрели физиономии нацистских бонз, солдаты, марширующие отряды гитлеровской молодежи.
Раздались быстрые шаги, вошел Мартенс. Он взглянул на меня, снял очки, прищурился. Свет был слабый, и он не сразу узнал меня. К тому же я отпустил усы.
— Это я, Рудольф, — сказал я. — Иосиф.
Он предостерегающе поднял руку.
— Откуда ты явился? — прошептал он.
Я пожал плечами. Разве это было важно?
— Я здесь, это главное. Ты должен мне помочь.
Он вопросительно посмотрел на меня. Его близорукие глаза в неясном освещении комнаты казались мне глазами рыбы, плавающей за толстым стеклом аквариума.
— Тебе разрешено пребывание здесь?
— Я сам себе разрешил.
— Так ты перешел границу?
— Не все ли равно? Я сейчас здесь для того, чтобы увидеться с Еленой.
Он промолчал.
— И только ради этого ты явился?
— Да.
Я вдруг успокоился. Странно, я не чувствовал себя уверенно, пока был один. Теперь же возбуждение исчезло, потому что мне приходилось размышлять, как успокоить испуганного доктора.
— Только ради этого? — повторил он еще раз.
— Да. И ты должен мне помочь.
— Боже мой! — воскликнул он.
— Что такое? Она умерла?
— Нет, она не умерла.
— Она здесь?
— Да, она была здесь. По крайней мере неделю назад.
— Мне надо с тобой поговорить. Можно?
Мартенс кивнул.
— Конечно. Медсестру я отослал. Так же могу поступить и с пациентами, если кто-нибудь явится. Но жить у меня ты не можешь. Я женат. Уже два года. Ты ведь понимаешь…
Я все понимал. В тысячелетнем третьем рейхе нельзя было доверять даже родным. Спасителями Германии доносы давно уже были возведены в национальную добродетель. Я это испытал на себе. На меня донес брат моей жены.
— Моя жена не член нацистской партии, — торопливо сообщил Мартенс, — но мы никогда не говорили с ней о том, как эти пришли к власти. И я не знаю, что она, в конце концов, думает. Заходи, — он открыл дверь в кабинет. Мы вошли, и он тут же заперся.
— Не надо, — сказал я. — Запертая дверь всегда вызывает подозрение.
Он повернул ключ обратно и снова уставился на меня.
— Иосиф, ради бога, что ты тут делаешь? Ты вернулся нелегально?
— Да. Но ты можешь быть спокоен. Тебе не придется прятать меня. Я живу в гостинице за городом и пришел только за тем, чтобы попросить тебя известить Елену о моем приезде. Ведь я ничего не знаю, не слышал о ней целых пять лет. Может быть, она вышла замуж за другого? Если так, то…
— И ради этого ты здесь?
— Да. А что?
— Тебя надо спрятать, — сказал он. — Ночь ты можешь провести здесь, в моем кабинете. Диван к твоим услугам. Часов в шесть я тебя разбужу, в семь приходит женщина, которая убирает квартиру. После восьми можно опять вернуться. Раньше одиннадцати посетителей у меня не бывает.
— Она замужем? — спросил я.
— Елена? — он покачал головой. — Я даже не знаю, развелась ли она с тобой.
— Где она живет? На старой квартире?
— По-моему, да.
— Живет с ней кто-нибудь из родственников? Мать, сестра, брат?
— Этого я, правда, не знаю.
— Ты должен узнать, — сказал я. — И передать, что я здесь.
— Почему ты сам не скажешь? — спросил Мартенс. — Вот телефон.