Глава пятидесятая,
противостояние Ярина
Когда потом, позже, вспоминал Ярин, как оно было все, казалось, что не с ним случилось. Все помнил, все понимал, но - кто-то другой, похожий на него рубил на недалекой лесной опушке тонкую осину. Почему-то отчетливее всего запало Ярину в память, как она крупно и нервно вздрагивала сначала, совсем как молодая, пугливая лошадь, и роняла на него капли дождя, будто слезы. Ярин весь огнем горел, и холодная дождевая купель даже радовала. И чудился ему неподалеку в лесу шум да треск, будто ломился там кто торопливо напрямки по кустам. Еще вроде слышались из сырой темени странные звуки - не то хохот безумный, не то стон да плач. Только Ярину это нипочем было, он дело свое знал и делал, а все прочее его не касается, пусть себе мимо катит.
Вот как на погосте оказался - это, правда, делось куда-то из памяти. Как шел, что думал, что видел - пусто. Будто в миг один посереди крестов да холмиков могильных оказался. Аленкину могилу долго отыскать не мог - не иначе как нечисть глаза отводила, ведь крест на ней еще не потемнел, должен бы издаля виден быть, а ему не по глазам будто.
Зато потом дело споро пошло - кол осиновый как в талое масло, в рыхлую, мокрую землю вошел, даже и топор почти не понадобился, чуток стукнул обушком и вогнал кол по самую маковку. Даже удивительно как-то стало, вроде как другого ждал. Чего? Да кто его знает. Может, вопля дикого, нечеловеческого, сопротивления, страсти-жути... А ничего такого не случилось. И пусто сделалось Ярину, как будто еще не все, еще не хватает чего-то...
Ярин хмыкнул и вроде для точки последней сказал:
- Ну вот... Теперь, небось, успокоишься...А то ишь, разошлась...
Отряхнул руки, повернулся, чтоб прочь идти... Алена стояла, неподалеку, глядела на него.
- Управился? Не притомился?
Ярину впору волосы на голове рвать: "Ох, дурак! Могила-то пуста! Ведь надо было дня дождаться, когда свет солнца загонит нечисть под землю! Ох, башка дурья!"
- Дурак ты, это верно. А все остальное - лишнее. Не я нечисть, Ярин.
- А кто? - машинально выговорил он.
- Ты.
- От как!
- Ты оборотень, Ярин. В тебе душа оборотня. На людях одну свою сторону кажишь, а в потемках, в безлюдии другим становишься.
- Дак тако же и все ведь живут!
- По себе людей судишь. Собственная тьма глаза тебе застит, и думаешь, что черное все, белого не видишь, - печально сказала Алена. - Видать, не разойтись нам по доброму.
- Передумала отсрочку мне давать? Осерчала на кол осиновый? - с усмешкой проговорил Ярин. - Видать, он тебя задел-таки.
Алена глядела на него молча, без зла, с печальной усталостью. Потом сказала:
- Погожу еще. Злодеи на кресте каялись, вот и посмотрю, как тяжел крест твой тебе покажется.
Мать ждала его, покорила, что шатается ночь-полночь невесть где. Выговорила упреки ему так, по привычке больше, потому как знала - Ярин и завтра, хорошо, ежли к полуночи домой воротится, а то и вовсе под утро. Раньше хоть для виду посмеется, за плечи обнимет, "Не ругайся, мамка", скажет. А теперь - молчит больше, а коль не по нему что, таким бирюком зыркнет, аж сердце екает... И что в голове у него творится, неведомо. Мать уж и тому рада была, что дождалась сынка, что ночевать домой воротился. Пока он промокшую одежу с себя скидал, она проворно ухватом чугунок из печи вытянула, щец горячих, упревших половником зачерпнула:
- Садись, горюшко мое, поешь, согрейся.
Стоя за спиной сына, глядела, как свежая, в складках рубаха обтягивает широкие плечи его, как влажные волосы рассыпались по ним крутыми, блестящими кольцами. Мать положила руку ему на голову, но сейчас же убрала - сын недовольно дернул плечом.
- Ешь, ешь, сынок, - поспешно проговорила, подумав с грустью, что был Яриша когда-то ласков... - Да ложись, поздно уж. Я постель тебе постелила.
Под невесомым шерстяным одеялом было тепло, покойно и так сладко слушать беспрестанный стук дождя. Стучал он в стены и окошки, будто отчаянно в тепло просился. "Как бездомный приблуда, - лениво подумал Ярин. - Уже и надежду потерял, что пустят, а все колотится..." Потом мысли его свернули в другую сторону, и стал он думать об Алене.
Странное дело, он ее не боялся, вернее - мертвую не боле, чем когда жива была. Как будто ничего между ними не изменилось. Он думал, что одолел ее, верх взял, а оказалось - еще нет. И противоборство продолжилось. Он как будто прошел сквозь собственный страх, оставил его позади, и теперь было что-то другое: злое упорство, равнодушие к тому, что будет с ним самим. В какие-то минуты Алена его пугала, правда, но эти минуты проходили, и уходил страх. Ярин опять готов был ко встрече с Аленой и даже как будто ждал ее: что еще она придумает и что он преодолеет. Острота настоящей опасности наполнила жизнь Ярина, и он как будто входил во вкус, испытывая себя в способности противостоять ей.
Глава пятьдесят первая,
где Филька делает последний выбор
Дожди как-то незаметно превратились в снежную порошу, и однажды поутру люди, просыпаясь, удивлены были необычно ясным светом, вливавшимся в окошки - глянули, а там бело! Пока спали, Зима гостьей заявилась, да уж и расхозяйничалась, прибралась на свой вкус и лад. Сельчане дивились на раннюю гостью, а старики обещали, что все приметы указывают: после столь короткой осени жди необычайно раннюю и дружную весну.
Морозы тоже не заставили ждать, взялись выхваляться, силу свою казать, укрощая строптивую Лебедянку. Споначалу закраинами ледяными обложили ее для пробы, а после поднатужились, да и кинули от берега до берега хрустальный покров, смирили речку, как кобылку норовистую шелковыми путами стреножили.
Ночи опускались на Лебяжье рано и стояли ясные, звездные, светлые после осенней непроглядной мглы. От морозцев казались они прозрачными и звонкими, сам воздух был похож на хрусталь.
В начале одной такой ночи Филька, как обычно, пришел ко двору Ярина. Тот вскоре вышел, застегивая на ходу легкий дубленый полушубок.
- Куда закатимся? - спросил он дружка и, глянув на него, засмеялся: Ну-ну, чего ты там придумал с такой лукавой рожей?
У Фильки и впрямь, глаза блестели, как масляные, и на лице будто кто выписал саму блудливость.
- От тебя и хошь, да не утаишься, - хохотнул Филька. - Счас, только вышел к тебе идти, а из соседнего двора Васенка вывернулась, с ведрами. "Проходи, - говорит, - дядя Филипп, не буду тебе дорогу с пустыми ведрами засекать". "Дядя"! - опять хохотнул Филька. Спрашиваю, - куда так поздно? "Воды, - говорит, - не успела засветло принесть".
- Ну дак и к чему ты этот сказ ведешь?
- Я уж на нее с лета поглядываю - все девчонкой сопливой бегала, и враз девкой обернулась. Тако добро пропадает...
Теперь и Ярин засмеялся.
- Дак куда мы с ней?
- А хатенка Михаськина? В улице последняя, на отшибе. Ты иди печку затопи, а я мигом.
- Управишься один?
- А то!
Приятели разошлись, предвкушая скорую забаву. Филька заторопился к реке догонять соседскую дочку. Узким проулком вышел на тропинку, пролегшую сквозь нетронутый снежный целик к речке, и в конце ее увидел девушку. Она как раз ступила на ровный лед. Фильке видна была темная лунка проруби в нескольких шагах от берега, здесь и воду черпали, и скотину поили. И тут Филька удивился - Васенка прошла мимо проруби, пошла дальше, на реку.
- Эй! - забеспокоился Филька и наподдал ходу. - Васенка! Ты куда?
Лед еще не окреп, потому остерегались, ходили только у края. Девушка не обернулась, и Филька понесся к речке уже во всю прыть.
- Стой, Васена! Провалишься, дура! - Тут ему пришло в голову, что девчонка непонятно как догадалась про их намерения и убегает от него. - Да не трону я тебя, дурная, вернись счас же! - Про себя Филька успел хихикнуть: "Вовсе даже не трону!"
Девушка вроде и не торопилась, а уже отошла-таки от берега.
- "Убежит ведь, поганка такая!" - забеспокоился Филька и почувствовал, как ноги заскользили на вылизанном ветром льду. Филька торопился настигнуть беглянку, пока она не отошла далеко.