Девочка лежала ничком, ткнувшись головой в землю.
- Она живая?.. - со страхом, упреком и непонятной надеждой на невероятное спросил Иван. И осекся, онемел. То ли мнилось ему, то ли вправду обозначилась в зеленом сиянии девичья тонкая фигурка, из того же сияния сотканная. Эту хрупкую фигурку Иван из миллиона отличил бы... А она гибко склонилась над недвижным, скомканным комочком плоти, протянула руки, от них потек на девочку жидкий зеленый свет, облил ее всю. Подняли ласковые руки малеху, поставили на дорогу. Вот теперь Иван без сомненья свою милую Даренку видит... и еще другие черты находит, самого дорогого для него лица... иль сияние зеленое так обманно?
В беспокойстве Иван к Веде оборачивается:
- Алена где? - вот только что склонялась Алена над дитем, поднимала с земли, а куда потом делась - не углядел.
- Разве не видишь? И ни в каком другом месте ее не ищи, теперь она здесь.
- И что же?.. Не придет Алена больше?.. - в голосе Ивана отчаяние.
Веда с улыбкой на девочку глядит:
- Она идет к тебе. Неужто впрямь не видишь?
Иван глядел вслед маленькой золотоголовой топотунье, которая шла по схваченной морозцем дороге сквозь ненастную ночь, как по летней полянке.
- Все видел Иван? Все понял?
- Все...
- Тогда, пусть идет.
Глава шестьдесят вторая,
обретение
И снова окружила их солнечная роща.
- Скажи... ту девочка ты спасти могла?.. Она ведь погибла в лесу, да?
- Верно.
- Как же ты... видела... смотрела... и не вмешалась.
- Иван-Иван... Я могла бы сказать, что погубила ее родительская беспечность, торопливость никчемная. Себя сгубили и дитя свое, когда ринулись через лес в ночь, в ненастье. Только вернее будет другое - на роду ей такая гибель написана была. Винишь... А ведь ей вторая жизнь подарена, на счастье.
- Нет, не виню... что ты! - поспешил разуверить Иван. - Только жалко дите... Каково ее было.
- Жалей, - вновь улыбнулась Веда. - Пуще любить станешь.
И Иван улыбнулся тоже. Но сказал раздумчиво, с серьезностью:
- Пуще не бывает.
И вздохнул:
- Жалко... Не сказалась мне Алена...
- Когда ж было? И об чем говорить? Еще прощаться б вздумал. А к чему, когда она теперь при тебе всегда. Знаешь, где ее найдешь. Я попросить хочу тебя. Окрести Даренку. Может, она и крещена уже, да ты не знаешь. Я ж хочу ее крестной матерью быть. По долгу приглядывать за нею, хранить и помогать.
Иван поглядел в замешательстве.
- Опаску против меня имеешь? - грустно дернула уголком губ Веда. - Прав ты, знаю. Только не торопись остерегать ее от меня, я Даренке не наврежу. А злое подступит - укрою. Да ведь, и поздно Иван, хочешь ты или не хочешь допускать ее до меня - поздно уж. В тот миг, как обрела она новую жизнь, так и коснулось ее большее, чем обычному человеку доступно.
- Будь по-твоему. Позову тебя в крестные. Но кто ты, Веда-хозяйка?
- Дух бесплотный, я нигде и всюду. Часть меня в человеках, которые ведают. Часть - в других существах, об них знают люди по сказкам да преданиям. Часть - вовсе в других мирах...
- Велика ты... Но как же бесплотна? Я будто до сих пор руку твою на своей чую. И плоть ее, и тепло живое.
- Предстать перед тобой кем хочешь могу. Алена видала меня в этом образе, потому я такой к тебе пришла. Наперед, Иван, знай, я рядом всегда. Меня ни звать, ни ждать не надо - я вокруг, в травинке каждой, в луговых запахах, в журчании ручья. Во всем, что жизнью наполнено. Без зова не явлюсь, но коль понадоблюсь - вмиг узнаю об этом.
Иван еще слышал ясный голос, но в глазах его - показалось сначала - как дымка встала. Потом понял, что не глаза виноваты, что тает, теряет четкость облик прекрасной женщины, стоящей перед ним.
- Уходишь?
- Встрече нашей конец подошел. Будь счастлив, Иванко. Дари любовь свою, в завтрашний день не заглядывая. Будь счастлив, светлый человек.
...Вскинулся Иван ото сна - за окном тихая весенняя ночь. Что разбудило - непонятно. И тут опять, будто всхлипнул кто. Иван подхватился - Дарьюшка! В момент очутился у большого сундука, где из подушек и одеял была устроена временная постелька.
Девочка спала. Но что-то снилось ей, отчего она всхлипывала во сне.
- Маленькая... - Иван легонько, невесомо провел рукой по шелковым кудряшкам - они буйными, упругими завитками рассыпались по подушке. Золотко желанное, что за беда у тебя?
Девочка открыла глаза, сонно поглядела на него.
- Что тебе снится, девонька моя? Плохой сон? Я прогоню его.
Она не отводила от него глаз, потом прошептала:
- А серчать на меня не будешь?
- За что?
- Не знаю. Только у тебя глаза хмурые... ровно, серчаешь всегда.
Иван почувствовал, как зажгло под веками, как будто ветер песком дунул в лицо.
- А хоть ты и не глядишь, я все равно знаю, что хмур. У меня вот тут болит тогда, - она уставила пальчик в рубашонку на груди.
Вовсе уж ни в силах ничего сказать, Иван протянул к ней руки. Она с готовностью подалась к нему, крепко обхватила за шею, прильнула.
- Славница ты моя! - пробормотал Иван, прикоснулся губами к теплой нежной щечке, вдыхая еще непривычный ему, удивительный аромат.
Девочка подняла голову, посмотрела на него озадаченно и тронула маленькими, горячими ладошками его лицо.
- Тебе тоже больно? - спросила беспокойно.
- Теперь нет, - улыбнулся Иван.
- Тогда не плачь больше, - принялась она отирать его щеки.
Иван молчал, дивясь и той волне радости, которая хлынула вдруг в его сердце, вздымая его на самую вершину счастья, и легкости маленького тельца дотоле не доводилось ему пестовать на руках малых деток, доверчивость маленького человечка оказалась столь сладостна... И одновременно пытался вспомнить Иван, - нечто удивительно, что снилось ему только что.
Вспугнутый сон отлетел, осталось только твердое ощущения, что было в нем про Алену. Значит, дождался он, пришла-таки Алена. А что сон забылся видать, так Аленушка хотела. Но теперь от печали и следа не осталось, в сердце одна только радость, источник которой вот эта кроха у него на руках. И было еще одно, самое главное, самое стойкое ощущение, что Алена здесь, рядом, с ним в каждую минуту. И впереди - встреча с ней, а уж он отыщет, непременно ее отыщет.
- Спи, дитятко мое ненаглядное, разумница моя... Я покажу им, как мою девоньку забижать! Ужо я вам!
Он шептал ей тихие слова, когда бессмысленные, когда смешные, но полные нежности и любви. Тихонько баюкал ее, покачивая на руках невесомую ношу свою.
- Спи, радость моя, красавица моя. Никому-никому тебя не отдам!
С тихим счастьем обретения он глядел, как смежились сонно реснички, словно лепестки цветов. Она еще раз вздохнула прерывисто, ворохнулась у него на руках, устраиваясь поудобнее - упругие золотые кудряшки пощекотали грудь Ивана. Он любовался ею, и на лице его был покой и счастливое умиротворение.
Глава шестьдесят третья
Эпилог
Однажды появился на Лебяжьем странник. Седые волосы лежали на плечах, за спиной - легкая котомка, в руке - черемуховый посох. Шел себе не спеша серединой улицы. Глядел вокруг не как чужой, а так, как смотрит человек в доме своем, где все знает и все принадлежит ему. Собаки деревенские выбегали из дворов навстречу чужому и... ластились к нему, приветливо виляя хвостами, провожали дальше. Весть полетела по селу, обгоняя странника - признали его. Об этом человеке давно и широко молва шла. Будто глазами своими, юношески молодыми, любого видит в истинном свете его, душу видит, помыслы, и толку нету лжу ему говорить. Будто владеет он волшебной целительной силой, исцелить болезного ему - лишь рукой коснуться. Только просить об исцелении труд напрасный. И про хвори ему рассказывать не надо, он так их видит, и сам выбирает, кого избавить от страданий, а кого с ними оставить. Однако в тоске и безнадеге ни один не останется, коль посчастливилось со старцем встренуться - странным образом оставляет он в сердце каждого свет веры и искру надежды, как путеводные звездочки, которые отныне будут сопровождать на всех дорогах жизни, освещать ночи несчастий, а радость делать еще светлее...