Затем, приставляя кинжал к горлу комедианта, он отрывистым голосом бросил с издевкой:
— А! Похоже на то, что роли переменились и Цезарь прикончит Брута…
— Благодари Небо, герцог Алессандро! — пробормотал придушенным голосом побежденный.
— Э! Погоди-ка… — произнес Лоренцино, отводя кинжал от горла, в которое тот готов был погрузиться. — Что ты сейчас сказал?
— Ничего, — угрюмо огрызнулся мнимый комедиант.
— Сказал, сказал, — не отставал Лоренцино. — Дьявольщина! Что-то вроде того…
— Я говорю, — с трудом выдавил из себя сбир, — видно, Небу не угодно, чтобы Флоренция обрела вольность, раз оно сделало тебя щитом для герцога Алессандро.
— Ну и ну! — протянул Лоренцино. — Ты, стало быть, хотел убить герцога Алессандро!
— Я поклялся, что он умрет не иначе как от моей руки.
— Вот как! Черт возьми, это же совсем меняет дело, — сказал Лоренцино, отпуская своего противника. — Поднимайся, садись и рассказывай. Я слушаю.
Сбир приподнялся на одно колено и заговорил: в голосе его слышались стыд и отчаяние.
— Не глумись надо мной, Лоренцино. Я хотел убить тебя, но это у меня не вышло: ты оказался сильнее… Позови же своих людей, отправь меня на виселицу, и покончим с этим…
— А это забавно: изволишь распоряжаться здесь как хозяин! — ответил Лоренцино обычным насмешливым тоном. — Если уж мне пришла блажь сохранить тебе жизнь, кто может мне в этом помешать, скажи на милость?
— Сохранить жизнь, мне? — проговорил сбир, протягивая руки к юноше. — Ты можешь пощадить меня?
— Возможно, Микеле Таволаччино, — сказал Лоренцо, особое ударение делая на имени того, кто только что пытался расправиться с ним.
Тебе известно мое имя? — вне себя от удивления воскликнул сбир. — И может, даже твоя история, бедняга Скоронконколо!
— Ну, тогда ты понимаешь, Лоренцино?
— Действительно, об этой истории я смутно слышал в Риме, где в то время жил. Расскажи же мне ее.
— Если ты меня узнал, то, верно, знаешь, кем я был? — спросил Микеле.
— Клянусь Богом, ты был шутом у герцога Алессандро, — ответил Лоренцино, располагаясь поудобней в кресле, и приготовился слушать.
— Любил ли ты когда-нибудь, Лоренцино?
— Я? Никогда! — отрезал молодой человек холодным, металлическим голосом.
— А я вот любил, на это мне достало безрассудства. О! Откуда тебе знать, что это такое: быть всеми отвергнутым, отовсюду гонимым, всеми презираемым, каким бывает несчастный шут, которого государь, наскучив им, толкает к своим прихвостням, чтоб те позабавились в свой черед? Откуда тебе знать, что это такое: вытравить в себе все человеческое и стать просто вещью, хохочущей, плачущей, корчащей гримасы… вещью, в которую каждый бьет, извлекая из нее нужный звук, марионеткой, которую всякий дергает за ниточки… Вот чем я был!.. И в этом мрачном уничижении, средь этой беспросветной ночи для меня однажды блеснул солнечный луч — меня полюбила девушка. Это было нежное и прекрасное дитя: юное, чистое, с улыбкой на устах; самая незапятнанная из лилий была не белее ее чела; вырванный из нераскрывшейся розы лепесток был не свежее ее щеки. Она меня полюбила!.. Вы понимаете, монсиньор?.. Меня, бедного шута, бедное одинокое сердце, бедную пустую голову!.. И тогда во мне пробудились все надежды мужчины: я грезил о любовном упоении, предвкушал радости семейного очага. Я отправился к герцогу и попросил его соизволения на мою женитьбу. Он расхохотался. «Жениться, тебе! — вскричал он. — Тебе жениться?.. Никак ты тронулся в самом деле, мой бедный шут? Или ты не знаешь, что такое женитьба? Ты заметил, что, с тех пор как я женат, меня стало труднее развеселить? Не успеешь ты жениться, бедняга Скоронконколо, как станешь унылым, хмурым, озабоченным; не успеешь ты жениться, как перестанешь меня смешить. Все, шут, и довольно об этом, а не то в первый же раз, когда ты заговоришь со мной на эту тему, я прикажу всыпать тебе двадцать розог». Назавтра я дерзнул вернуться к этому разговору, и он сдержал свое слово… Я был до крови высечен Джакопо и Венгерцем. На третий день я опять заикнулся о своем деле. «Ну, вот что, — изрек он, — теперь мне ясно, что болезнь твоя закоренелая и надобно пустить в ход сильнодействующие средства, дабы тебя исцелить». И перейдя на тон господина, принимающего близко к сердцу страдания слуги, он расспросил меня, как имя той, что мне полюбилась, где живет и из какой она семьи. Я уверился, что он печется о моем счастье: благословляя его за доброту, целовал ему колени, потом побежал со всех ног к Нелле, и мы провели этот день в несказанной радости. Вечером во дворце была устроена оргия; за столом собрались сам герцог, Франческо Гвич-чардини, Алессандро Вителли, Андреа Сальвиати, наконец, был там и я, неотъемлемая принадлежность всех пирушек. Когда они разгорячились речами, музыкой, вином, дверь отворилась и в их круг бросили девушку… Этой девственницей-мученицей, монсиньор, была моя возлюбленная, за которую я отдал бы свою жизнь, свою душу… это была Нелла… О! — воскликнул сбир, подползая к коленям Лоренцино. — Оставьте мне жизнь, монсиньор, позвольте отомстить, и, даю вам слово, когда я прирежу этого тигра, я вернусь, чтобы лечь у ваших ног… я подставлю вам горло со словами: «Твой черед, Лоренцино, твой черед! Отомсти мне, как я отомстил ему!»
— Это не все, Микеле, — сказал Лоренцино, по неподвижному лицу которого нельзя было судить о том, как отозвалось в его сердце то, что он услышал.
— Что вам угодно, чтоб я добавил к сказанному и так ли уж важно остальное? — заговорил опять сбир. — Я убежал от этого безбожного двора, я мчался как безумный, сам не зная куда, пока не миновал рубежей Тосканы. В Болонье я разыскал Филиппо Строцци. К нему, слывшему одним из самых заклятых врагов Алессандро, я и поступил на службу при одном условии: когда мы вернемся во Флоренцию, я, и только я, нанесу роковой удар герцогу. Мы вернулись вчера вечером, а когда проходили перед монастырем Санта Кроче, оттуда как раз выносили тело Неллы, угасшей от позора, горя и отчаяния!.. О! Теперь действительно все!..
— Да. А что до остального — до распоряжения Филиппо Строцци убить меня, потому что я не захотел стать супругом его дочери, до твоего неудавшегося покушения, до того, что здесь разыгралось, — ни к чему говорить об этом: я все понимаю…
Лоренцино умолк, но после минутного молчания продолжал:
— Ответь мне, Микеле… А если, вместо того чтоб звать людей и велеть им вздернуть тебя, как ты сам только что мне советовал, я подарю тебе жизнь, верну свободу, но с единственным условием?..
— Я приму его с закрытыми глазами, в чем подписываюсь своей кровью и ручаюсь своей жизнью! — вскричал сбир.
— Микеле, — угрюмо сказал Лоренцино, — я тоже должен свести счеты кое с кем…
— Ах! — вырвалось у сбира. — Уж вам-то, благородным господам, нет ничего легче, чем отомстить за себя!
— Ошибаешься, Микеле, этот кое-кто — один из людей, наиболее близких к герцогу, он был участником оргии с Неллой.
— О! Я твой, Лоренцино, твой!.. А если ты боишься, что я сбегу, если опасаешься, что я скроюсь, заточи меня в темницу, ключ от нее держи при себе и выпусти меня из нее, только чтоб поразить твоего врага. Но потом, о! потом оставь мне герцога!..
— Пусть будет так. Но кто мне поручится за твою верность?
— Клянусь вечным спасением Неллы!.. — поднимая ладонь, произнес сбир. — Теперь, какие будут приказания? Что мне делать?
— Ей-Богу, все что хочешь… Возвращайся обратно к Строцци — он, должно быть, с нетерпением тебя ждет; скажи ему, что никак нельзя было ко мне подобраться, что сегодня ты не убил меня, но непременно сделаешь это завтра.
— А потом?
— Потом?.. Только прогуливайся каждую ночь с одиннадцати вечера до часу ночи по виа Ларга, и больше от тебя ничего не требуется.
— Значит, вы подошлете этого «кое-кого» ко мне туда, монсиньор?
— Нет, я сам приду туда за тобой, когда ты понадобишься.
— Это все, что вы пожелаете мне приказать?
— Да, ступай. Кстати, может, тебе нужны деньги? И Лоренцино протянул Микеле кошелек, набитый золотом.