Линия тектонического разлома делила его на две половинки. Трещина была четкой и аккуратной – Народ Дальнего Прицела ни в чем не изменял своему стилю, – она рассекала криволинейные здания сверху донизу. Земля трепетала – еще не затихли отголоски толчков.
Город мог бы сам себя починить. Он мог бы потушить пожар, вызванный, рассудил мужчина, прорывом магмы в расщелину, заново вылепить расплавленные крыши и башни, стереть с себя копоть, навести мосты над трещинами и провалами. Но его текторные системы остались без руководства – душа города отлетела к Небесному Дереву, догоняя остальных людей из Народа Дальнего Прицела, ибо все они покидали планету.
Женщина смотрела, как дым поднимается в сумеречное небо, застилая огромный опал Уризена.
– Зря он это делает, – сказала она. Ее кожа говорила о скорби, смешанной с недоумением.
– Он им больше ни к чему, – ответил мужчина. – А в разрушении есть своя красота.
– Меня от нее страх берет, – сказала женщина, и узор ее кожи подтвердил эти слова. – Я еще ни разу не видела, как что-то КОНЧАЕТСЯ.
«Повезло тебе», – подумал мужчина на языке, пришедшем из иного мира.
Перед его метеоглазами закружился вихрь – надвигалась большая буря. Впрочем, с тех пор как начались орбитальные пертурбации, мелких бурь здесь не видали. С каждым разом они были все масштабнее. В конце концов ураганы вырвут леса с корнем, и атмосфера с воем унесется в космос.
Сегодня днем, во время своего путешествия к воспоминаниям мужчины, они наткнулись на пустую гавань; вместо воды – голое дно, замусоренный песок, понтоны разломаны и разбросаны волной цунами. Лодки они обнаружили на берегу, раскиданными так, что от первой до последней было полчаса пути. Из дюн торчали полузасыпанные песком пустые панцири; с деревьев свисали мачты и паруса.
Да, погода первой вырвалась из-под контроля. Мужчина ощутил, что тело женщины внезапно напряглось. Ее тревожило все происходящее – весь этот четвертьфинал игры в конец света.
Когда они добрались до укромной долины – самого безопасного места ночевки, какое мог подобрать мужчина, – поднялся ветер, начал извлекать из кривых башен и расселин мертвого города тихие стоны и аккорды. Плащи-серводухи путников соединились, пустили в скалы корни, чтобы построить ночные панцири. Мимо пронеслась стайка пузыриков, трепещущих, отливающих радугой на ветру. Женщина поймала одного в ладонь; крохотное животное-машина на миг присосалось к ней, питаясь ее биополем. На его прозрачной коже выступили разводы, похожие на бензиновые пятна в лужах. Задрожав, оно лопнуло, превратившись в тающий пузырь тектоплазмы. Пока серводухи достраивали укрытие, женщина не сводила с пузырика глаз – но он так и не ожил.
Их соитие под зубчатым щитом, слепленным серводухами из силикатов местных скал, было одновременно нетерпеливым и холодным.
«Секс и смерть», – произнес мужчина той частью своей головы, которую не могла подслушать и ретранслировать даже его телепатическая гортань души. Мысль чужака.
Потом ей захотелось поговорить. Она любила завершать секс разговорами. Против своих правил, она не попросила его рассказать, как он и остальные Пять Сотен Отцов строили этот мир. Она считала, что «разговор» – это когда говорит один. Сегодня ей не хотелось разговаривать о начале мира. Она пожелала услышать рассказ о его конце.
– Знаешь, что в этом для меня самое гадкое? Не то, что все кончится – все-все, что вокруг нас. Самое гадкое – что пузырик взорвался в моей руке, а я ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, как это могло случиться. Во сколько раз больше него вся наша планета?
– Для того, что ты переживаешь, есть одно слово, – осторожно прервал ее мужчина. Гирошторм разбушевался всерьез, прямо над куполом их панциря. «Толща кожи – вот и все, что не дает ветру сорвать плоть с моих костей», – подумал он. Но текторы крепко, мертвой хваткой держались за коренную породу. – Это слово «умирать».
Женщина села, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками. Нагая. Гирошторм насквозь продувал ее душу.
– Для меня самое гадкое, – продолжала она, помолчав, – что так мало времени осталось. Я не успею это все увидеть, все перечувствовать до того, как оно уйдет в холод и тьму.
Она была Зеленой, рожденной во втором из быстрых времен здешнего короткого года; Зеленая из Народа Потаенного Замысла; первая, кто появился на свет в пуэбло Олд-Ред-Ридж за восемьдесят лет. И последняя.
Ей было восемь лет.
– Ты не умрешь, – сказал мужчина, распустив по коже завитки уверений и заботы, похожие на грозовые вихри великого Уризена под клубами гироштормовых туч. – Ты не можешь умереть. Никто не умрет.
– Да знаю я. Никто не умрет, мы все изменимся или заснем вместе с планетой. Но…
– Страшно отказываться от этого тела?
Она коснулась лбом своих колен, покачала головой.
– Неохота его терять. Я только начала понимать, какое оно – это тело, этот мир, а у меня все отнимают, и все способности, с которыми я родилась, тут бесполезны.
– Есть силы, которые выше даже нанотехнологии, – сказал мужчина. – Она помогла нам покорить материю, но над фундаментальными измерениями – гравитацией, пространством, временем – она не властна.
– Почему? – спросила женщина. Мужчине, который вел счет по древним, долгим годам, послышалась в ее голосе интонация земных восьмилетних девочек.
– Со временем узнаем, – ответил мужчина, хотя и понимал: это не ответ.
Женщина это тоже почувствовала, а потому сказала:
– Со временем… а Орк будет себе болтаться в двухстах миллионах лет от тепла ближайшего солнца, и его атмосфера станет ледяной коркой на этих горах и долинах.
«Горе», – говорила ее кожа. «Ярость». «Тоска по утраченному».
Двухтысячелетний старец прикоснулся к маленьким, задранным кверху грудям молодой женщины.
– Мы знали, что орбита Уризена нестабильна, но кто бы мог предвидеть влияние Ульро?
Какая ирония: эта планета, нареченная именем демона огня из книг Уильяма Блейка, будет ввергнута во тьму и льды, меж тем как Уризен и его уцелевшие луны станут коптиться в двух миллионах километров над поверхностью Лоса.
– Сол, ты не обязан извиняться передо мной за ошибки, которые совершил две тысячи лет назад, – сказала молодая женщина, которую звали Ления.
– Тем не менее мне кажется, что я обязан извиниться перед планетой, – возразил Сол Гурски.
Теперь кожа Лении гласила «надежда» с оттенком «неотвратимости». Ее соски набухли. Сол вновь наклонился к ним, меж тем как ветер конца света точил свои когти о тектопластик.
Утром они продолжали свое путешествие к воспоминаниям Сола. Гирошторм выдохся и погас в горах Утуна. Остатки призрак-сети сообщили Солу и Лении, что сегодня погода летная. Они пососали молоко из «Древа жизни» – синтезера, которым был снабжен панцирь, – а потом вновь занялись любовью на пыльной земле, пока серводухи превращали ночное укрытие в стандартный флаер-универсал. Остаток утра они провели в небе, пролетая над равниной, по которой, точно рябь на воде, двигались волны жвачников и высоких, хищно-угловатых погонщиков из Народа Техобслуживания. Все они тянулись к Небесному Дереву, растущему из пупа земли.
И жвачники, и их пастухи когда-то были людьми. В полдень мужчина и женщина повстречали флаер из Народа Щедрого Неба, который ловил своими шелковыми крыльями термальные потоки, поднимающиеся от подножия Больших Хризолитовых гор. Сол мыслеокликнул его, и они вместе совершили посадку на поляне в роще горькокорня, обильно произрастающего в Корифейском Кантоне. В прежнее время человек из Народа Щедрого Неба, следуя своим традициям, побрезговал бы наземниками, ибо их машины пачкают воздух. Но в этот тревожный час было уже не до старых обычаев.
«Куда направляешься?» – мыслеспросил Сол. В его голове трещали радиопомехи – оборванный хвост гирошторма создавал электромагнитное возмущение.