— По словам твоей смерти, тебе есть что нам сообщить. Пожалуйста, скажи это, а потом уходи.
— Да, у нас есть похожая традиция.
Отец Перрин издал сухой смешок, и Мойе слегка поежился: смех мертвых нельзя назвать веселым.
— Моя последняя исповедь… Хм, очень странно, но я ловлю себя на том, что меня больше не волнуют мои ужасные тайны.
— Да, — сказал Мойе, — мертвые всегда говорят правду. Давай рассказывай, пожалуйста.
Еще один смешок.
— Ну ладно. Благослови меня, отец, ибо я грешен. Со времени моей последней исповеди прошло двадцать два года и сколько-то еще месяцев. Ты помнишь тот день, когда я пришел сюда, Мойе?
— Да. Мы собирались убить тебя, как всегда поступаем с уай'ичуранан, но ты начал ловить рыбу диковинным способом, и нам захотелось на это посмотреть.
Оба человека непроизвольно подняли глаза на свисавшие с потолка рыболовные снасти священника.
— Ага, я ловил на старую добрую снасть «Слава Гринуэлла» и поймал рыбину за две минуты. Как сейчас помню, это был радужный морской окунь — тукунаре.
— Как же, помню. Мы были поражены. А потом ты поймал самого большого паку, какого мы когда-либо видели. А потом ты почистил свой улов, приготовил и пригласил всех нас поесть. Мы чуть со смеху не лопнули, когда ты стал есть рыбу горячей.
— Ну, я понятия не имел, что у вас принято рыбу есть холодной. А еще не понимал, почему вы не прикончили меня на месте, истыкав своими отравленными стрелами. Признаться, тогда меня это сильно озадачило и даже немного разочаровало.
— Ты желал смерти?
— О да. Поэтому в конечном итоге я и оказался здесь.
— Я думал, дело в рыбной ловле.
— Я солгал насчет этого, как и насчет того, что хочу спасти ваши души. Сплошное мошенничество. Притворство священника-неудачника. Правда же состоит в том, что я желал смерти как избавления от стыда.
Мне довелось служить в сельской местности близ Кайли, где наркобароны и латифундисты обманом лишали людей земли, которую они должны были получить по сельскохозяйственной реформе. Я выступал в их защиту, организовывал митинги — жалкие попытки христианского, ненасильственного сопротивления. Мне велели заткнуться и служить поминальные мессы для вдов и сирот тех людей, которых убивали эти головорезы, но, видимо, из-за того, что голова моя была полна всяческих романтических идей относительно мученичества, я молчать не стал. Тогда в меня стали стрелять. Первый покушавшийся на меня промазал, второй — парень на мотоцикле — налетел колесом на гвоздь. И сломал себе шею, упокой Господи его душу. Потом они попытались взорвать мой грузовичок, но и тут что-то не задалось: бомба взорвалась в руках у наемного убийцы да его же и прикончила. Надо сказать, благодаря этому у меня возникла определенная репутация, и люди, пытавшиеся убить меня, испугались, ибо все они, хоть и мнят себя христианами, по сути своей суеверные язычники, как ты, мой дорогой друг. Уж не знаю, решились бы они на новые попытки или нет, но, к счастью для них, им не пришлось утруждаться: я сам себя погубил, погорев на Джуди. Ты знаешь это выражение «Панч и Джуди»? Нет, конечно, не знаешь. «Панч и Джуди» — это название… своего рода танца для детей, где Панч такой крючконосый малый вроде меня, а еще у нас есть напиток с похожим названием — пунш. Можно сказать, это своего рода писко. Вообще священников чаще всего губят как раз пьянство и женщины. Полагаю, еще и мальчики, но их в этом выражении нет. И вот ведь чудеса, ее и на самом деле звали Джуди, Джуди Ральстон. Она была медсестрой из Брэйнтри, штат Массачусетс. Маленькая такая, с густой копной черных волос и светло-зелеными глазами, вечно сердитая на всех — на правительство, полицию, чиновников здравоохранения в Кайли и на церковь тоже. Бывшая католичка, должен добавить. Скажи мне, мой друг, ты знаешь, что значит «одинокий»?
— Знаю. У нас нет слова для этого определения, но в детстве мне довелось побывать в низовьях реки, и я не только понял значение этого слова, но и прочувствовал его своим сердцем.
— Да, тогда, наверное, ты в какой-то степени сможешь меня понять. Все вокруг чужое, не с кем поговорить, никаких книг, ни единого слова, которое прозвучало бы на твоем родном языке. Скверно, конечно, но я сам не понимал до конца, как страдаю, пока на джипе и с мешками медикаментов не приехала она со своим американским выговором.
— Ты взял ее в свой гамак.
— Нет, это она взяла меня в свой гамак: да, я знаю, это не подобает священнику, как и все, что мы делали. Не могу сказать, будто я сильно противился соблазну — совращать меня ей особо не пришлось. Это произошло сразу после того, как взорвали мою машину; мы тряслись от ужаса, и нас просто бросило друг другу в объятия. Она была сведущей женщиной, я совсем неопытным, но, так или иначе, мы жили с нею в любви, пока эта связь не привела к зачатию. Скажи, друг мой, ты знаешь, что такое аборт?
— Нет, а что это значит?
— Ну, это когда женщина избавляется от нежеланного ребенка.
На лице Мойе отразилось понимание.
— А, да, ты имеешь в виду хнинкса, когда новорожденную девочку отдают Ягуару.
Мойе знал, что священник не одобрял подобную практику, но знал и то, что мертвые пребывают за пределами гнева.
— Я думаю, это почти одно и то же, только в нашем случае обходятся без ягуара. Знаешь, теперь я с удивлением понимаю, что, хотя мертвые не могут лгать, испытывать стыд они, оказывается, вполне в состоянии. Но в ту пору я убеждал себя в том, что рождение ребенка помешает выполнению моего долга, воспрепятствует важной и полезной работе. Как же! Ведь выйди все наружу, и это сразу подорвет мой авторитет, а я был фигурой известной, знаменем борьбы против захватчиков земель и торговцев наркотиками. В результате она избавилась от младенца, вернулась, и мы продолжили сожительствовать, только прежние отношения уже не вернулись. Нас, как и раньше, тянуло друг к другу, но теперь это была любовь пополам с ненавистью, хотя ты, конечно, не представляешь себе, о чем я говорю. Ну и в конце концов, конечно, кто-то настучал епископу, началось расследование, причем мало того что церковное, так еще и полицейское. Подумать только — у них там, в Кайли, совершается по тысяче убийств в год, и дай бог, если раскрывается хоть одно, но чтобы копаться в деле об аборте, нашлись и люди, и время. Короче говоря, меня отправили обратно в Америку — точнее, вознамерились это сделать, но уже в аэропорту я понял, что не могу вернуться с таким позором, я попросту умру от стыда, которого боялся больше, чем проклятия и отлучения. В последний момент я поменял билет и, вместо того чтобы лететь через Боготу в Лос-Анджелес, отправился в Сан-Хосе-дель-Гуавире, а оттуда пешком на юг, в лес. Я собирался идти вдоль побережья, жить рыбной ловлей и ждать, когда Господь приберет меня, но вместо этого нашел вас.
Впрочем, похоже, мне было предначертано встретить смерть от пули головореза, и, таким образом, несмотря на мои грехи и позор, мне была дарована милость и позволено умереть за народ. Да будут благословенны пути Господни.
— Стало быть, это то, что ты хотел мне рассказать? О том, как ты оказался здесь?
— Нет, что ты, это совсем не важно. Я хотел сказать, что тебе и всему твоему народу угрожает большая опасность. Мертвые люди задумали построить дорогу, перебросить мост через реку, войти в Паксто и уничтожить его.
— Но как могут они это сделать? Паксто наш навсегда. Ведь это природный заповедник? Во всяком случае, ты так говорил.
— О да, это заповедник, находящийся под защитой закона. Но, видишь ли, алчность умеет находить лазейки. Одна компания заинтересована в вырубке здешних лесов. В Паксто сохранились последние в Колумбии девственные тропические леса, где растут деревья твердых пород. Нужные люди получили взятки. Но ты ведь не понимаешь, о чем я веду речь, да?
Мойе повел подбородком вверх и в сторону; так рунийя дают понять, когда что-то ставит их в тупик.
— Ладно, — сказал священник. — Ты знаешь, что такое деньги, да?
— Конечно! Я вовсе не невежественный человек и некоторое время жил среди мертвецов. Это листья, на которых изображены лица людей или животных. Ты работаешь, и тебе их дают, а потом ты отдаешь их и получаешь взамен вещи. Мертвец дает деньги другому мертвецу, и он дает ему мачете, а другой дает деньги и получает бутылку писко.