– Падай!
Он резко толкнул брата на землю, и тот сдавленно вскрикнул. Это был не свист ветра. Свистели пули.
– Не двигайся! Что бы ни случилось, не…
Это было последнее, что он успел сказать. Последнее, что успел почувствовать, – жжение в груди, легкое, как будто ужалила пчела. Но здесь, в мертвом воздухе, не чувствовалось запаха цветов, значит, не было пчел.
– Крейг!
Старший брат лежал ничком. Младший потрогал его руку, потом шею. Пульса не было. Он уже успел стать скаутом и знал, что это значит, – когда пульс не прощупывается.
Он лежал еще долго, а пули свистели и свистели над головой: иногда пролетая совсем низко и задевая растрепанные светлые волосы. Потом все стихло. Мальчик пополз вперед.
– Девчонка опасна?
Фигура в зеркале покачала головой.
– Она крайне глупа. Вряд ли когда-нибудь поймет, что ей в действительности доверили.
Не скрывая недоумения, собеседник вежливо приподнял брови:
– Тогда почему ты так ее боишься? Я навел справки. Если не брать в расчет того, кто ее защищает…
Волны черной ряби пошли по стеклу, окончательно скрыв отражение. Тот, чей силуэт темнел на его месте, осклабился и сложил руки на груди.
– Я не боюсь. Я хочу получить то, чем она владеет. Без остатка. Такие дары не должны доставаться людям. Когда-то я неосторожно создал похожий дар сам и теперь… как видишь, расплачиваюсь.
– Хм. Кажется, я слыхал подобное о яблоках с одного старого-старого дерева в старом-старом саду.
В зеркале усмехнулись. Шутку поняли. И, вполне возможно, оценили.
– Согласен?
Он закусил губу. Что-то его останавливало, буквально свербило в мозгу. Забавно… ему казалось, что его уже не остановит такая ерунда, как…
…человечность?
– Она маленькая. Не хочу делать этого сейчас.
В зеркале протяжно рассмеялись. Он ждал, что разговор будет окончен прямо сейчас, но неожиданно смех сменился ровным голосом:
– Ладно. Не спеши. Мне тоже нужно время.
– Сколько?
– Несколько лет. Будет даже лучше, если она окрепнет.
Он улыбнулся. Как ни странно, небольшая поблажка чертовски воодушевила его. Он оттянул ворот рубашки, сделал глубокий вдох и деловито посмотрел на часы.
– Славно. По рукам.
Поверхность зеркала снова зарябила. Силуэт приблизился, стал четче. Когда бледная жилистая кисть, унизанная кольцами, вынырнула из черного стекла, пожатие было до боли крепким. На ладони остался багровый ожог. Зеркало треснуло вдоль, наконец снова показав отражение. Отражение не улыбалось.
На дальнем конце пристани стояли двое, а городское озеро – Большая Вода – бесновалось неподалеку от их ног.
У молодого были длинные темно-русые волосы и перепачканные в краске ладони. Поднося ко рту покрасневшие пальцы, он с самым безмятежным видом грел их дыханием. Высокий седой мужчина рядом, скрестив на груди руки, рассматривал картину – остров в море за полярным кругом. Белый участок суши среди темной ряби, с канареечно-желтой полоской нелепых одуванчиков вдоль берега. Менее уместными одуванчики были бы только здесь – в городе вереска и полыни, под боком царства тьмы. Впрочем, Художник всегда питал слабость к абсурдным полотнам.
– Что бы ты предложил? – прозвучал низковатый, но чистый и необычайно ясный голос.
– В некоторых уравнениях, – отозвался мужчина и лукаво поднял брови, – неизвестные переменные лучше дольше держать в тайне. Помнишь?
– Я удивительно слаб в математике.
Они улыбнулись так, как улыбаются прекрасно понимающие друг друга люди. Художник стал убирать краски в деревянный ящичек. Поднявшийся ветер сильнее растрепал его волосы и вздыбил полы джинсового плаща. Одежда бродяги, взгляд блаженного – все как с картинки. Только за пояс заткнут большой разделочный нож.
В небе мелькнул силуэт. Белая, окутанная саваном спутанных прядей фигура исчезла среди облаков так же стремительно, как появилась. Мужчина посмотрел ей вслед. Потом бросил взгляд на воображаемую линию горизонта – туда, где уже не было ничего, кроме черной стены, разрубавшей пустое поле.
– Пора. Нужно отвезти вещи. В «Алую звезду», будь она неладна.
Художник оглядел стоявшую у ног мужчины спортивную сумку. Она была чуть приоткрыта, оттуда торчала обложка какой-то тетради.
– Ты нашел там кого-то?..
– Да.
– А если…
– В конце концов, ты еще не надрал мне зад. Это что-то значит, так?
Художник промолчал и застегнул плащ – на левом запястье мелькнул хорошо знакомый сквозной шрам.
– Хорошо. Попробуй.
Он отвернулся и снова стал смотреть в темноту.