Режиссер, которого все звали Игорем, в стандартной замшевой курточке, сказал, прищуривая глаза и разглядывая лицо Нонны:
– Тон сделайте слабее. Слишком большие глаза получились. Они у нее и без того…
Гримерша принялась переделывать лицо Нонны и снова заверещала, теперь уже, наоборот, о величии человека в покорении стихии.
Перед аппаратом, освещенная юпитерами, задыхаясь от жары, Нонна репетировала роль девушки-партизанки. Ей казалось, что режиссер и оператор остались довольны.
Выходя из студии, она неожиданно столкнулась с тем самым мальчишкой, которому указала путь через двор. Она даже испугалась. Ей показалось, что он появился в ее воображении.
– Прочел прозу, стихи, басню. Как прочел – не понял от волнения. Контроль потерял… – сообщил он Нонне.
– А… что ты тут?
– Да так! – отмахнулся мальчишка.
– А ты?
– Да так! – передразнила его Нонна.
Они вышли на улицу.
– Ух ты! Хорошо-то как! – Он воздел руки к небу. И чистое небо с краем, освещенным солнцем, и провода над головой, на которых сидели галки, он мысленно перенес на сцену. – Да, кстати, я – Антон Веселый, а ты?
– Я – Нонна Угрюмая.
– Нет, я же серьезно.
– Ну, тогда Соловьева.
– А почему не Фонарикова? – разочарованно протянул Антон.
Нонна не поняла и пожала плечами.
Вечер и в самом деле был удивительный. Солнце кидало на землю свой добрый прощальный взгляд. И все – тротуары, дома, макушки деревьев – розовело, загоралось, оживало под этим взглядом.
– Недаром молились и поклонялись светилу в древние времена! – воскликнул Антон, блаженно хмурясь и даже хорошея под солнечными лучами.
Несколько километров они прошли пешком, взахлеб рассказывая друг другу о себе. А потом сели в троллейбус и поехали к Нонне домой.
В тот вечер у Соловьевых Антон познакомился с девяностолетней бабушкой Нонны, в прошлом известной балериной.
Бабушка пришла поглядеть на гостя, одержимая любопытством старого человека, запертого в четырех стенах. Она долго шла от своего кресла до комнаты Нонны, с трудом передвигая больные ноги в клетчатых туфлях. Когда бабушка появилась в дверях – старая-престарая, маленькая и сгорбленная, – Антон вскочил в растерянности.
Она величаво протянула ему сухую руку, с гордостью сказала:
– Марфа Миронова. – И с капризной придирчивостью спросила: – Надеюсь, молодой человек видел меня на сцене?
Ему было всего девятнадцать. Видеть ее он не мог. Он читал о ней книги. Знал из них о ее необычайной красоте и таланте, в свое время потрясавшем людей.
Бабушка медленно повернулась и поплелась назад к своему креслу. В этом кресле она дремала целыми днями… Иногда она смотрела на свои старческие ноги, и ей чудились крепкие стройные ножки в бледно-розовых балетках на пуантах. Разглядывала сморщенные руки свои, и ей казалось, что они вот-вот начнут трепетать крыльями «умирающего лебедя»…
Она вспоминала свое прошлое уже без волнения, будто не о себе вспоминала, а о ком-то другом, постороннем.
За бабушкой ухаживала женщина, тоже старая, но еще бодрая. Когда-то она была билетершей в Большом театре. Она называла себя компаньонкой и гордилась тем, что была свидетельницей былой бабушкиной славы.
А больше у Нонны никого не было. Отец и мать умерли, когда ей едва исполнилось три года.
Впрочем, была еще тетка, сестра отца. Но она давным-давно, еще до второй мировой войны, вышла замуж за немца и уехала в Мюнхен. С тех пор даже слухов о ней не было…
Нонна узнала, что Антон приехал в Москву из Сибири и держит экзамены на режиссерский факультет.
С первого взгляда Антон показался ей необычным. Это впечатление не исчезло и после целого вечера, проведенного вместе, не исчезло и через год. Антон действительно был человеком своеобразным, со своим «царем в голове».
Нонна любила преувеличивать. Поэтому она сразу решила, что Антон гениален. Так она и представляла его своим однокурсникам и знакомым.
Он оказался среди немногих счастливчиков: его приняли в училище.
– Повезло! – сказала Нонна.
Антон не согласился. Он считал, что родился на свет режиссером. Его не могли не принять!..
2
Осень. Грустная осень. Как ни пытаются художники опоэтизировать ее, все равно это конец тепла, света, ярких красок, ласкающих глаз. Небо хмурое, злое. Мокрые дома и дороги. Нудный шорох неумолкающего дождя.
На скамейку возле училища сел паренек в плаще болотного цвета и таком же берете.
– Не уходи, – сказал он, обращаясь к старушке, проходившей мимо него под зонтом и в резиновых ботах. – Не уходи. Без тебя мне одиноко и даже страшно…
Старушка прибавила шаг, но, взглянув на вывеску, которая была рядом с дверью: «Театральное училище», успокоилась и даже улыбнулась парню.