– Я Эльза, – сказала немка, – я принесу стаканы.
Стоя на солнцепеке со стаканчиками огненной жидкости в руках, они с каким-то странным чувством подняли тост.
– Пусть души их и души всех праведных усопших покоятся с миром, – сказала Фиона, рыжая ирландка с веснушчатым лицом.
Ее парень, казалось, слегка вздрогнул, услышав это.
– Ну а почему бы и нет, Шейн? – принялась защищаться она. – Это же молитва!
– Ступайте с миром, – проговорил Томас, глядя на обломки яхты.
Пламя уже утихло, спасатели занимались подсчетом выживших и погибших.
– Лехаим, – произнес Дэвид, англичанин в очках. – Это значит «За жизнь», – объяснил он.
– Ruhe in Frieden[2], – со слезами на глазах сказала Эльза.
– O Theos n’anapafsi tin psyhi tou[3], – произнес Андреас, скорбно склонив голову и глядя на то, что выглядело ужаснейшей трагедией из всех, какие знала Айя-Анна.
Они не стали заказывать обед, но Андреас обнес всех салатом с козьим сыром, тарелкой баранины, фаршированными помидорами, а затем и вазочкой с фруктами. Гости рассказали о себе, о своем путешествии. Все они прибыли не на двухнедельный тур, а надолго, по крайней мере на несколько месяцев.
Американец Томас путешествовал и писал статьи для журнала. Он уехал на год, взяв творческий отпуск в университете. По его словам, такие отпуска были очень востребованными – еще бы: целый год, чтобы повидать мир и расширить кругозор! Преподаватели любой специальности нуждались в том, чтобы наладить связи с людьми из других стран, иначе они бы слишком погрязли в университетской политической возне. Говоря об этом, он выглядел каким-то отстраненным, будто скучает по чему-то, оставленному в Калифорнии, заметил Андреас.
С немкой Эльзой все было иначе. Непохоже, что девушка скучала по своей прежней жизни. Она призналась, что устала от работы, осознав всю ничтожность и банальность того, что когда-то считала для себя важным. Ее средств хватало, чтобы путешествовать целый год. В пути Эльза провела уже три недели и вовсе не желала покидать Грецию.
Маленькая ирландка Фиона не выказывала той же уверенности. Говоря о том, как они хотят увидеть мир, найти место, где люди не будут их осуждать, переделывать или пытаться улучшить, она в поисках подтверждения своим словам все поглядывала на своего угрюмого парня. Но ее парень ничего не отвечал, а лишь со скучающим видом пожимал плечами.
Дэвид мечтал увидеть мир еще достаточно молодым, чтобы узнать, что ему нравится, и, возможно, найти себя. И не было для него ничего печальнее, чем старые люди, слишком поздно обнаружившие то, что искали десятками лет. Или просто люди, не нашедшие в себе смелости меняться, потому что не знали, какие возможности существуют для них. Дэвид шел путем открытий всего месяц, и его переполняли впечатления.
Но пока они понемногу рассказывали друг другу о своей жизни в Дюссельдорфе, Дублине, Калифорнии и Манчестере, никто из них, как отметил Андреас, ни словом не упомянул оставленные семьи.
Сам он поведал им о своей жизни здесь, в Айя-Анне, и о том, как расцвело это место со времен его детства, когда здесь не бывало ни одного туриста и ему приходилось зарабатывать сбором оливок или выпасом коз на холмах. Андреас говорил о давно уехавших в Америку братьях и о своем сыне, который много лет назад после ссоры покинул эту таверну, да так и не вернулся.
– Из-за чего же вы поссорились? – спросила хрупкая Фиона, округлив большие зеленые глаза.
– Сын хотел превратить таверну в ночной клуб, а я нет; обычная история о молодежи и о пожилых, о переменах и о желании сохранить все по-старому, – грустно пожал плечами Андреас.
– А вы бы открыли ночной клуб, если бы поняли, что тогда он останется дома? – спросила его Эльза.
– Да, сейчас я бы так и сделал. Знал бы я, как одиноко мне будет без моего единственного сына, который сейчас на другом конце света, в Чикаго, и совсем мне не пишет… Да, я согласился бы на ночной клуб. Но тогда я не знал, понимаете.
– А ваша жена? – спросила Фиона. – Разве она не умоляла вас вернуть его и открыть этот клуб?
– Она умерла. Вот и не осталось никого, кто мог бы нас примирить.
Наступила тишина. Кивающие мужчины будто бы понимали, о чем он; женщины, напротив, не понимали.
Послеобеденные тени стали длиннее. Андреас подал гостям маленькие порции кофе, а гости, казалось, не хотели уходить. Отсюда, из таверны на высоком холме, они могли наблюдать за кошмарной сценой, развернувшейся в гавани. Погожий день принес много горя. В бинокль было видно тела на носилках, нахлынувшую толпу и людей, спешащих узнать, живы ли их близкие. Собравшаяся на холме компания чувствовала себя спокойнее, и, хотя они еще ничего не знали друг о друге, беседовали они совсем как старые друзья.
3
Господь да упокоит их души