— Надо позвонить брату Йоргису, он в полицейском участке… они могут не знать об этом, возможно, им ничего не видно оттуда.
Высокий американец тихо заговорил:
— Они все видят, взгляните, на помощь уже спешат спасательные шлюпки.
Но Андреас все равно решил позвонить.
Конечно же, в маленьком полицейском участке на холме над бухтой никто не ответил.
Молоденькая девушка не сводила глаз с безмятежного голубого моря, на фоне которого рваные алые языки пламени и черный дым казались большой кляксой на картине.
— Не верю, — повторяла она снова и снова. — Вчера он учил нас танцевать на этом самом катере, назвал его в честь своей мамы.
— Манос… это его судно, не так ли? — спросил юноша в очках. — Я тоже был на этом катере.
— Да, это Манос, — мрачно произнес Андреас.
Этот балбес Манос, как всегда, на перегруженном туристами катере, без приличной обслуги, но заливавший в пассажиров алкоголь и пытавшийся приготовить кебабы на допотопной газовой плите. Но никто в деревне никогда ему ничего такого не высказывал. У Маноса на острове была семья. Теперь они все вместе, там внизу, в гавани, ждут известий.
— Вы с ним знакомы? — спросил высокий американец с биноклем.
— Да, конечно, мы все тут друг друга знаем. — Андреас вытер салфеткой глаза.
Они стояли, в оцепенении глядя на лодки вдали, с которых пытались погасить огонь, на людей, барахтавшихся в воде в надежде, что их подберут на борт других небольших судов.
Американец давал бинокль всем, кому хотелось разглядеть поближе. Люди были — так растеряны и потрясены происходящим, что онемели от своей беспомощности: слишком далеко, чтобы успеть спасти тонущих в этом безмятежном, прекрасном голубом море.
Андреас знал, что надо бы как-то обслужить их, но сейчас все казалось таким неуместным. Он не мог не смотреть на то, что осталось от Маноса и его катера, и не мог оставить растерявшихся туристов, которые отправились сюда в надежде на счастливое путешествие. Было бы чересчур приставать к ним с рассказами о фаршированных виноградных листьях, рассаживая их за столы, которые для них приготовил.
Он почувствовал чью-то руку на своей руке. Это была белокурая немка.
— Вам особенно тяжело, потому что вы здесь живете, — сказала она.
На глаза снова навернулись слезы. Она права. Он здесь родился, знал в Агия-Анне каждого, знал Ольгу, маму Маноса. Знал и тех молодых парней, которые теперь спешили в своих лодках спасать людей. Он знал семьи, которые толпились на берегу гавани. Да, ему было труднее всех. Он жалобно взглянул на нее.
У нее доброе лицо, но было видно, что она не лишена практичности.
— Почему бы вам не присесть? Пожалуйста, сядьте, — ласково произнесла она. — Мы ничего не можем сделать для них.
Он вдруг разговорился:
— Меня зовут Андреас. Вы правы, здесь случилось нечто страшное. Предлагаю вам все запасы бренди, чтобы справиться с потрясением, и помолимся за тех, кто в бухте.
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил молодой англичанин в очках.
— Мы почти три часа добирались сюда, а когда спустимся в гавань, полагаю, будем только мешать, — сказал высокий американец. — Кстати, меня зовут Томас, и думаю, там от нас будет мало толку. Смотрите, сколько народу. — Он предложил бинокль, чтобы каждый мог убедиться в этом.
— Я Эльза, — представилась немка. — Пойду принесу стаканы.
Они стояли под ярким солнцем, подняв маленькие стаканы с огненной жидкостью.
Фиона, рыжеволосая ирландка с веснушчатым носиком, произнесла тост:
— Да пребудут в мире души тех, кто преставился сегодня.
Ее парень слегка поморщился от этих слов.
— Но почему нет, Шейн? — попыталась оправдаться она. — Это же благословение.
— Идите с миром, — произнес Томас. Пламя уже угасло, и на берегу занялись подсчетом живых и мертвых.
— L’chaim, — сказал англичанин Дэвид в очках. — Это значит «за жизнь», — пояснил он.
— Ruhet in Frieden[3], — прослезилась Эльза.
— Да благословит Господь их души, — скорбно склонил голову Андреас, наблюдая за самой страшной трагедией, когда-либо случавшейся в Агия-Анне.
Они ничего не заказали на ленч, Андреас просто подал салат с козьим сыром, блюдо с бараниной и фаршированными помидорами, а потом фрукты. Они рассказывали о себе и о том, где побывали. Это были не обычные туристы на две недели, они приехали сюда надолго, на несколько месяцев, не меньше.
Томас, американец, путешествовал и писал статьи для журналов. У него был отпуск на год, полный отдых от университета. Он сказал, что такого всегда ждали с нетерпением… С благословения университета целый год путешествий и расширения кругозора. Каждому преподавателю необходимо выйти в мир и пообщаться с людьми из других стран, иначе они рисковали увязнуть в дрязгах университетской среды. Андреасу показалось, что, когда тот говорил, мысли его были далеко, словно он тосковал о чем-то в Калифорнии.