За железными воротами Космас приостановился и взглянул на конверт. Сбоку было напечатано: «Марантис, бывший министр, Илии, 6». Ниже секретарь написал: «Господину Папацонису, майору. Красный Крест».
С дальнего конца улицы волной катился ветер, увлекая за собой обрывки бумаги, окурки и пыль. Он подхватил и те клочки, которые бросил Космас, и со свистом унес их вместе с прочим мусором.
VI
Каждое утро Андрикос отправлялся на рынок. У него была своя тележка, но он не держал ее дома. В одном из тупиков улицы Афины Андрикос отыскал сарай, договорился с хозяином и оставлял там тележку на ночь. К нему примкнуло несколько таких же мелких торговцев. Утром они забирали тележки, а в конце недели платили хозяину сарая за постой.
Андрикос не брезговал никакой работой: продавал вещи соседей, покупал и перепродавал продукты.
Дом, где жил Андрикос, принадлежал предприятию, на котором он работал до оккупации. Здесь же жиля директор, несколько высших чиновников и какой-то военный. Все их имущество, начиная с чайных ложек и кончая кроватями и шкафами, прошло через руки Андрикоса и перекочевало на улицу Афины и к Монастыраки.
Этим утром предстояло продать вещи одной актрисы. Вместе с Андрикосом на рынок пошел и Космас.
Три платья, шаль, две скатерти с затейливым орнаментом. Актриса некогда была очень известна, много путешествовала, и теперь Андрикос ворохами носил на рынок ее платья, безделушки, украшения, продавал их. за бесценок или обменивал на горстку бобов.
Они пришли на рынок рано, когда торговля еще только начиналась. К зданию мэрии за ночь притащили несколько трупов. Трупы лежали возле подъезда, покрытые брезентом; кое-где высовывались то рука, то нога. Прохожие не обращали на них внимания. Неподалеку устроилась со своей тележкой женщина, продававшая триорофа{[19]}; рядом выстроились штукатуры — кто с лопатками, кто с кистями; в ожидании клиентов они стояли неподвижно, как статуи. Перед дверью расположился мужчина с корзинами. Он был раздражен тем, что его место оказалось занятым, и вступил в перебранку с человеком, высунувшимся из окна второго этажа.
— Наберись терпения, человек божий! — кричали сверху. — Сейчас приедут катафалки. Ну что еще мы можем сделать?
Мужчина суетился, нервно переставлял корзины и непрерывно ругался.
— Кому нужна ваша лавочка, раз вы даже похоронить не можете? Черт знает что, мертвецы валяются с самого утра…
Наконец он пристроил свои корзины и водрузил над ними кусок картона: «Пакупаю все».
— С него и начнем! — сказал Андрикос Космасу. Они подошли к пустым корзинам.
— Что покупаешь, сынок? — спросил Андрикос.
Мужчина все еще не мог успокоиться. Он что-то бормотал, поглядывая то на трупы, то на окна. Потом повернулся к Андрикосу:
— Чего тебе, старик?
— Я спрашиваю, что покупаешь.
— Все, хоть саму богородицу! А что у тебя?
— Шелковые вещички интересуют?
— Интересуют.
Андрикос взял из рук Космаса платье и разложил его на корзинах спекулянта.
— Надел бы ты его, что ли, старый хрыч, да и изобразил нам парочку-другую эдаких номеров, — сказал спекулянт, ощупывая материю. — Ну что ты мне суешь? Искусственный шелк, простым глазом видно.
— Когда шилось это платье, сынок, тогда еще не знали, что такое искусственный шелк, — спокойно возразил Андрикос.
— Может, ты еще скажешь, что оно из гардероба Анны Комнины{[20]}.
— Ну ладно. Сколько дашь за него, сынок?
— Только за платье?
— Пока за него. Сколько?
— Сначала назови свою цену!
— Давай прежде договоримся, чем будешь платить.
— Своими честными денежками.
— Деньгами?
— Так точно, ваша милость, денежками. А ты чего хочешь?
— Послушай, сынок, у меня еще два платья, шаль и две скатерти, все чистый шелк. За деньги я этого не отдам.
— Магазин платит только деньгами.
— Ну, тогда пойдем дальше! — сказал Андрикос, собирая вещи.
Спекулянт еще раз пощупал их.
— А твое слово? Ты-то чего хочешь?
— Полтора золотых за все.
— Немножко погодя, в августе. Когда поспеет пшеница. Понял?
— Пойдем дальше!
— Ну и проваливай, скотина!.. Эй, Аристарх! Хватит тебе глухим прикидываться! Когда уберете трупы? Какого черта?
Улица кипела народом. Люди и тележки смешались в одном шумном потоке, непрерывно катившемся по грязной дороге. Тележки следовали одна за другой; покупатели, продавцы, носильщики и хулиганы рвались вперед в поисках клиента или воровской удачи. У них были помятые, небритые, бледные лица, опухшие, водянистые и жадные глаза. В воздухе висел крик и невообразимая вонь. Асфальт под ногами скользкий, жирный, покрытый клочьями бумаги, раздавленным виноградом и плевками. Самую большую суматоху создавали носильщики. Они толкали свои тележки, заваленные мешками, бидонами, ящиками и кувшинами; то наезжали прямо на людей, то угрожающе кричали: