Аспирин и воду подала, на всякий случай горчичник на грудь поставила, ужин принесла в постель – они-с обессилели, встать не могли. Но забота жены вернула Боре настроение, он даже выпил бульон и с надеждой спросил:
– Не пойдешь завтра на свою идиотскую работу?
Еще годом раньше она бы заверила его: нет, ты мне дороже всех работ, а он бы принял ее жертву со снисходительным благородством, потом долго напоминал бы, как нехорошо она вела себя, заставив мужа нервничать. Все, хватит, собачка внутри Софии сдохла:
– Боря, больничный по уходу за тобой никто не даст, а работу я не брошу.
– Ну, давай сделаем ребенка, раз тебе так хочется.
– Не хочется. Привыкла в твоем лице видеть дитя, но не мужа. К тому же, Боря, дети должны быть желанными не одной стороной, а двумя. Спи. Я домой пошла… то есть в кабинет.
Да, с недавних пор только в этом месте София чувствовала себя дома, свободно и уютно. Надо что-то делать с Борисом, так дальше нельзя. Хотя папа говорил, что во всем всегда виновата женщина. А кто еще? Ведь это она избаловала мужа, пытаясь угождать ему, – дура. Он по-другому уже не сможет, а она не сможет жить как прежде. Где выход?
– К черту выходы и тупики! – пробормотала София, открывая крышку ноутбука.
Сейчас главное – те впечатления, которые в голове переродились в…
«Уж которую ночь Афанасий Емельянович не спал, все искал ее. Для этой цели нанимал извозчика, а не выезжал в собственном экипаже, опасаясь предательства слуг. А на какие ухищрения шел, лишь бы незаметно покинуть дом! Стелили ему в кабинете на диване по причине «спешной работы», но лишь только дом погружался в безмятежный покой, Елагин одевался и ускользал. С извозчиком договаривался заранее, где и во сколько тому ждать, да только каждый раз возвращался под утро, раздосадованный неудачей.
Она шла, как в прошлый раз, по мостовой, попадая в пятна света и пропадая в темноте, явно слыша постукивание колес о брусчатку, но не оглянулась. Поравнявшись с ней, извозчик придержал лошадь, остановилась и она, лениво повернув голову. Елагин протянул руку:
– Сударыня, не желаете ли?..
И осекся. Он так жаждал этой встречи, что с трепетом ждал, как она поведет себя – убежит, как уже не однажды случалось, или подойдет? Только бы подошла и взглянула на него! Потому он не договорил, а облизнул сухие губы и молился черту, чтобы эта женщина села к нему.
Она шагнула к коляске, взявшись за подол юбки, подняла его, поставила ногу на ступеньку и замерла. Поскольку остановились у фонаря, Афанасий Емельянович видел ее колено, обтянутое чулком, и узкий ботинок на шнуровке, видел кружевную подвязку, белоснежную нижнюю юбку… У него закружилась голова. Лицо знакомой по описаниям незнакомки было спрятано под густой вуалью, но он знал: она оценивала его. У Елагина были шансы: он не старый хряк, заросший мхом, ему тридцать четыре года, внешностью не уступал светским львам, но волновался. Прошла минута, другая… Она положила руку в ажурной перчатке на его ладонь и села в коляску.
– Гони! – приказал он извозчику, чувствуя, что готов взлететь.
Елагин снял квартиру полтора месяца назад, туда и привез ее. Пришлось воспользоваться спичками, так как прислуга приходила сюда убираться только днем, ночью квартира пустовала. Обжигая пальцы, держа спичку, он провел гостью в комнаты, но когда собрался зажечь лампу, дама взяла его за руку и чуть слышно сказала:
– Огонь не нужен.
– Но… как мы с вами…
– Зачем свет? – шептала она, приближая свое лицо к его. – Свет рождает стыдливость, а на что она нам? Так проще… Разве вы не хотите любить, как видится вам во снах? Свет помешает…
Мягкая, нежная ладонь коснулась его щеки, потом губы прижались к его губам, а в горле Елагина образовался удушливый комок, предвещавший неземное блаженство. Действительно, свет не был нужен, сплошной мрак уничтожал условности. В темноте позволяется все, в ней выходит наружу то, что притаилось где-то в потаенных уголках души, будоража воображение…
Ночь превзошла ожидания. У Афанасия Емельяновича не проходило ощущение, что он единственный мужчина, которого эта женщина любила так, будто давно знала его и стремилась только к нему. Она не задавалась целью доставить ему наслаждение, а получала его сама, вздрагивая от прикосновений, замирая от поцелуев. Он бы почуял обман в стонах, руках, обвивавших его тело, губах, заученных движениях, если бы это было притворством. Но каждый раз, когда у него возникало желание, она отзывалась новым трепетом, словно до этого ничего не было. Уже под утро, когда сквозь шторы просачивался блеклый свет, а она спешно одевалась, Елагин робко сказал: