— В такие моменты начинаешь верить, что есть бог на земле, который спас тебя от такого ужаса, — заметил Лаци. В нем родилось подозрение, и он решил спросить друга, как бы тот действовал в нужный момент. — Ну, а теперь на самом деле представь себе, что в руках у тебя автомат, из которого тебя научили стрелять. И тебе вдруг говорят: «Вот здесь недалеко, за соседними домами, расположилась наша зенитная батарея, из-за которой под угрозой находятся жизни многих жителей и их жилища, потому что батарея эта ведет огонь по самолетам противника, а они именно поэтому и охотятся за ней, обстреливают этот район из пулеметов, бросают бомбы. Так вот мог бы ты…
— Нет, не мог бы.
Наступила тишина.
— Да ты с ума сошел, — только и смог произнести Лаци.
— Ничего я не сошел. Нет никакого смысла дальше философствовать на эту тему. Я вот что тебе скажу. Я не могу представить себе, чтобы я своими руками мог убить своего соотечественника. У меня перед глазами все время стоит тот полковник. Мне кажется, я вижу, как кровь течет у него из раны прямо на сиденье автомобиля.
— Хочу тебе напомнить слова, которые ты сказал мне, а я тогда еще удивился, как это ты смог опередить меня, сказав то, до чего я еще не додумался. Когда мы ехали на поезде, ты сказал мне, что в жизни каждого человека бывает момент, когда он должен решиться на что-то, должен пойти на большой риск, если потом не хочет стыдиться самого себя…
— Мы живем в хаосе и разрухе. Раньше у нас была нация. Теперь ее нет. Раньше у нас был народ, а теперь от него остались жалкие остатки.
На этом разговор кончился. Настроение у Лаци сразу же испортилось, и он молча начал раздеваться. Сейчас он был даже рад, что свет погас и они не видят друг друга. Продолжать спор дальше не имело смысла: уж слишком неподходящим был момент для агитации. Лаци начал думать, доверится ли ему Йене, и ему сразу стало легче.
4
Ночью, в первый раз за зиму, выпал снежок. Пушистым слоем он лег на землю, на крыши домов, на мостовые. Но и он не смог сделать красивее этот бедный рабочий район, над которым низко нависло мрачное свинцовое небо. В глаза бросались серые неприглядные стены домов, деревья стояли какие-то черные, а мокрые обшарпанные заборы и изгороди, казалось, отгораживали этот район от настоящей жизни.
Старый Мартин вышел во двор дать собаке немного хлебных корок. На душе у него было неспокойно. Чувствовалось приближение зимы: пахло снегом. Собака тоже была встревожена. Она то совала нос в снег, то, весело отфыркиваясь, начинала бегать вокруг старика.
— Ну, разыгрался… — заворчал Янош Мартин на пса, но в голосе старика не было злости.
Мартин распрямился и огляделся. Кругом — тишина. Воздух был чистый: не чадили заводские трубы.
Старик задумался. Вспомнил далекие волжские просторы, небольшую деревушку, старого Москаленко с кривыми ногами, озера, покрытые сверкающим льдом. И тут же в памяти всплыла фигура красивой русской бабы, которая удивительно хорошо вписалась в зимний русский пейзаж. Той самой бабы, которая спасла его — дала меховые рукавицы и тулуп, без которых бы он замерз.
— Все, что ни делается, к лучшему… — пробормотал себе под нос Мартин. — Так-то оно так…
И он пошел в сарай набрать ведро угля. Хорошо, если зима будет мягкой: топлива хватит до весны. Когда в доме тепло, тогда и голод не так чувствуешь. Но что делать с едой? Где достать продуктов?.. Вот уже несколько недель старик не мог попасть в город: трамваи не ходили, да и на улицах стреляли. Хорошо еще картошка была припрятана, да жена, словно предвидя события, сохранила немного кукурузы и фасоли.
Только бы поскорее кончилась эта распроклятая война. Кто бы мог подумать, что она продлится так долго. Кто знает, как долго русские, полностью окружившие город, будут ждать. Как бы там ни было, но долго так продолжаться не может.
Взяв ведро с углем, старик пошел в дом. Однако, дойдя до двери, остановился и прислушался.
Кругом по-прежнему было тихо. Вот уж дня три-четыре в окрестностях не слышно никакой стрельбы, а шум боя доносился лишь издалека, со стороны Пилиша. Позавчера все вышли из бомбоубежища: надоело, как слепым кротам, сидеть в подвалах. Помылись. Жена Мартина сварила обед. Оба с облегчением вздохнули.