Ребята вскочили и, как угорелые, помчались прочь. Перепрыгнули через какой-то забор и очутились на соседней улице.
Когда они проходили возле одного из домов, их окликнул мужской голос:
— Кто там ходит?
Дух они перевели только через две улицы.
— Ну а теперь давай отряхнем друг друга, а то мы, как черти, все в пыли, — сказал Франци.
И только позже, когда друзья оказались в полной безопасности, Лаци подумал о том, что, если бы они бросились бежать, как он предлагал Франци, гитлеровцы без труда перестреляли бы их из автоматов.
В последние дни Лаци часто думал о том, как хорошо сложилась его судьба: он наконец делает то, к чему стремился уже несколько месяцев. В то же время он задавал себе вопрос: хватит ли у него мужества перенести все трудности борьбы. Опасность провала, возможность попасть под пулю или под суд военного трибунала существовали и теперь. Весь романтический налет, которым раньше в мечтаниях была покрыта борьба с фашистами, слетел, и теперь борьба предстала перед ним во всей строгости.
Лаци на всю жизнь запомнил свою первую вооруженную акцию.
На улице Левендула жил один нилашист, по фамилии Грос, которую он сменил на Капувари, чтобы она звучала более по-венгерски. Этот самый нилашист еще в марте арестовал заместителя председателя профсоюза Мате, который с тех пор словно в воду канул. Он же помог арестовать и Олаха, который дезертировал из армии и пришел на одну-единственную ночь домой, чтобы провести ее с женой. Олаха взяли прямо с постели, и Капувари лично расстрелял его.
Однажды вечером, когда стало совсем темно, ребята решили «навестить» нилашиста, чтобы рассчитаться с ним. Шаньо Кертес остался сторожить перед домом, нацепив на рукав нилашистскую повязку. Звонить у калитки не пришлось, потому что она была не заперта. Шаньо подошел к кухонной двери и постучал, а когда ее открыли, вошел в кухню и закрыл за собой дверь. Лаци и Франци остались за углом дома.
Погода в тот вечер была сырая. Скупой лунный свет с трудом пробивался сквозь густую пелену облаков. В саду пахло прелыми листьями. Время от времени с голых кустов срывались крупные капли. Лаци внимательно прислушивался к звукам, доносившимся из дома. Там разговаривали, но разобрать слова было невозможно.
«И чего он тянет, черт бы его побрал! А может, нилашист дома не один? Тогда…» В голову Лаци приходили самые невероятные мысли, но он молчал, боясь, что, если он заговорит с Франци, у него застучат зубы, а потом товарищи будут подсмеиваться над ним.
Через минуту Лаци с трудом выговорил:
— И чего только мы теряем время… — прошептал он, но так тихо, что Франци ничего не разобрал.
— Чего ты там бормочешь?
В этот момент открылась кухонная дверь. Первым вышел Шаньо, за ним шел какой-то высокий мужчина.
— Только поскорее возвращайся домой. И будь поосторожнее!.. — крикнула вдогонку мужу женщина.
— Хорошо… хорошо… — недовольно пробормотал Капувари (а это был он). — Закрывай-ка лучше дверь, а то квартиру выстудишь.
Оба направились к калитке. Вдруг резким прыжком Шаньо отпрыгнул в сторону, осветив карманным фонариком опешившего нилашиста.
В этот миг Лаци и узнал нилашиста. Когда-то он жил на их улице. Работал он тогда на бойне мясником, и Лаци, каждый раз встречая его, удивлялся, как такой слабый на вид человек может разделывать огромные мясные туши. Капувари был в хороших отношениях с отцом Лаци: они частенько разговаривали, курили трубки. Во время таких бесед оба ругали мастеров. У Капувари был приятный голос, и Лаци нравилось слушать их разговоры, так как он узнавал из них много любопытного о немцах, о технике. Внешне Капувари вел себя так, как обычно вели себя социалисты.
Но в один прекрасный день Капувари куда-то переехал, куда именно — этого не знал и старый Мартин. И только через год совершенно случайно Мартин встретился с Капувари. На нем была черная нилашистская форма.
— За нами будущее, господин Мартин, наконец-то мы отвоевали у евреев свои права, — сказал Капувари.
Старик Мартин со злости сплюнул.
Лаци и не думал, что мясник Капувари и нилашист Капувари — одно и то же лицо. Но как только увидел лицо нилашиста в свете фонарика, сразу понял, что он не заблуждался.
— Потуши фонарь, черт бы тебя побрал! — крикнул Лаци. — Потуши!
Лаци и Франци вышли из-за угла и оба почти одновременно выстрелили в нилашиста из револьверов. Все произошло мгновенно. Лаци только почувствовал, как руку его, в которой он держал оружие, подбросило вверх, а из дула револьвера вырвалось пламя.