В доме соблазнительно пахнет супом, и дядюшка Криштоф скоро дает себя уговорить. Через минуту он уже сам хлебает горячий суп. Закончив есть, вытирает тыльной стороной ладони рот, поднимается и надевает на себя зимнее пальто.
— Куда это ты? — удивилась тетушка Ач. — Не сидится тебе в тепле. Разве не знаешь, что по улице не пройдешь: кругом одни развалины.
— Погляжу только, что делается на белом свете. Зайду к товарищам, вдруг понадоблюсь…
— Будто без тебя не обойдутся.
Лаци и Магда тоже вышли пройтись.
На углу стояло брошенное гитлеровцами орудие. Оно было нацелено на восток. Снаряд, видимо, попал прямо в дуло: металл раскорежило так, что он был похож на распустившуюся лилию.
Навстречу Лаци и Магде шел советский солдат. Это был высокий молодой человек с открытым крестьянским лицом. Солдат остановился и, приставив автомат к ноге, стал сворачивать козью ножку.
— Ты знаешь, я его сейчас расцелую, — с волнением проговорил Лаци. — Он поймет меня.
Лаци подошел к русскому и громко сказал по-русски одно-единственное слово, которое не раз слышал от отца:
— Товарищ…
Обняв солдата, Лаци быстро поцеловал его в обе щеки, потом долго и крепко жал ему руку. Солдат стоял и улыбался. Табак сыпался у него из цигарки, но он не замечал этого. Потом он сказал что-то, но ни Лаци, ни Магда ничего не поняли. Магда тоже поцеловала совсем растерявшегося русского.
— Наверное, это выглядело несколько театрально… — проговорил Лаци. — Остановили посреди улицы, ничего не сказали и на́ тебе…
Шагалось так легко, словно у обоих за спиной выросли крылья. Шли и глядели по сторонам. Редко попадался дом, которого не коснулся снаряд. Иногда можно было увидеть повозку с трупом убитой лошади, от которой, собственно говоря, остался один только живот — ноги кто-то уже отрубил и унес домой.
На площади Петефи — два длинных ряда могил. Убитых хоронили прямо на площади. Были здесь и безымянные могилы. На некоторых стояли грубые деревянные кресты, на других — просто палка с куском фанеры, на котором карандашом было нацарапано: «Яника Сабо 3-х лет. Спи спокойно, дорогой сынок!»
Лаци смотрел на улицы и дома так, будто никогда раньше не видел их.
На одной из улиц — группа советских солдат-гвардейцев, чья часть первой ворвалась в город. На ногах у солдат сапоги гармошкой, на голове — круглые меховые кубанки с красным бархатным верхом. Временами откуда-то доносятся короткие автоматные очереди: это русские прочесывают дома и подвалы. Вдоль улицы связисты тянут связь. Крепкие лошади тащат повозки, груженные патронами, ящиками с гранатами, которые никем не охраняются, будто русские прибыли в дружественную страну.
— Я вот посмотрела на русских солдат, — начала Магда, — и удивляюсь, как это немцам до сих пор еще удавалось сопротивляться. Смотри, какие эти русские крепкие, здоровые, веселые… Все хорошо вооружены. Патронов у них сколько хочешь, стреляй, да и только…
Янош Мартин стоял у калитки своего дома и курил трубку, Лаци приготовился было объяснять, как он сюда попал, но это оказалось ненужным: отец вынул трубку изо рта, обнял, расцеловал сына и сказал:
— Сынок… с приездом тебя… — И, повернувшись к девушке: — И тебя, дочка…
Старик, видимо, уже знал, что сын его находится где-то неподалеку.
Лаци и Магда направились к дому, а Мартин на секунду задержался, чтобы переброситься несколькими словами с русскими солдатами, которые в это время проходили мимо дома.
— Куда идете? — спросил их Мартин по-русски.
— Вперед, папаша! — весело ответил один из солдат.
Мартин заспешил в дом. Настроение у него было превосходное. Старик бегал по дому словно юноша. Рубил дрова, носил воду из колодца, у порога шумно счищал с сапог грязь, чтобы не пачкать пол, одновременно ругал за что-то собаку. При этом он не выпускал изо рта своей трубки, которая чадила как паровоз. Потом бросился чинить забор, на который наехал гитлеровский грузовик. Через минуту на ломаном русском языке он уже объяснял солдату, чтобы тот не бросал без присмотра ящики с гранатами, а то, чего доброго, детишки по недомыслию стащат одну-другую гранату и погибнут.
— Ну и солдат, — добродушно ворчал старик, — бросил боеприпасы, и хоть бы что. Я тоже был на фронте, но у нас такого не было…
— Да брось ты, отец! Тебе во все нужно сунуть свой нос, — ругала его жена. — Как будто русские не знают, что им делать.
— Нужно, вот и сую…
Лаци, усевшись возле печки, с удовольствием вдыхал запахи родного дома. Горела печка, отбрасывая красные отблески на пол и потолок. В кастрюле варилась картошка в мундире.