— Утром он пришел в сознание. Сильно страдал, кричал. Смотреть на него было страшно, — проговорил Лаци.
— Мне говорили. А с остальными что сталось?
«Разумеется, говорили, — подумал Лаци. — Еще просили помочь, вызволить из гетто братишку Шаньо, но ты не согласился. Правда, группа вскоре была распущена…»
— Вместе мы были недолго… Тогда жандармы, нилашисты охотились за нами… Кого убили, кого арестовали… Потом группа была распущена, и каждый был предоставлен самому себе. Наш командир Франци Бордаш рассказывал, что и он был тогда таким наивным, что пошел к русским в военной форме, ну и, разумеется, сразу же угодил в колонну военнопленных. Ему стоило большого труда объяснить, кто он такой… Потом ребята быстро нашлись и сразу же включились в работу.
— Прошу садиться. — Радаи показал на кресло. — Закуривайте, вот сигареты, достались мне от моего предшественника. — Дав Лаци прикурить, Радаи спросил юношу: — Чем могу служить?
Лаци не знал, как начать. От волнения на лбу выступили капельки пота.
— Я бы хотел жениться! — выпалил Лаци.
— Великолепно, поздравляю. — Радаи улыбнулся.
— Мы уже давно собирались, — быстро заговорил Лаци, — любим друг друга несколько лет, но при фашизме было не до этого, вот и… словом, всему свое время.
— Прекрасно! Так чем же я могу вам помочь?
— Загса, как такового, еще нет. А вы бургомистр, вот я и прошу…
— Да, да, конечно… — рассмеялся Радаи. — Не сердитесь на меня, пожалуйста, я совсем забыл об этом.
Радаи задумался. Потом сказал:
— Подождите-ка… Мы как-то беседовали… Да, да… Йене Риго говорил мне, что ты пишешь какую-то социографическую работу… Ты ведь работал на заводе у барона Ачаи.
«Сейчас было бы уместно сказать, — думал Лаци, — что мне очень приятно, что Радаи вспомнил об этом».
Но Радаи, казалось, и не ждал от него такого проявления чувств.
— Тогда мы говорили, что рабочий класс — самый интересный класс, — продолжал Радаи, воодушевляясь. — Если бы я был на десяток лет помоложе… Венгерское село уже описали, а городские пригороды еще нет…
Радаи замолк и начал рассматривать пепел на сигарете. Сейчас он показался Лаци похожим на поэта Ади: длинные черные волосы с посеребренными висками, смуглая кожа и большие круглые глаза.
— Газету нужно издавать, — проговорил Радаи, словно обращаясь к самому себе. — А почему бы нам не издавать газету?.. Газету для города, о самом городе. Думаю, ты смог бы стать одним из ее сотрудников. Может быть, даже одним из главных. Что ты на это скажешь? Даже не верится, ведь мы об этом даже не мечтали. У нас есть типография… бумага… мы можем издавать газету. У тебя есть желание поработать в новой газете, а?
— Я с радостью! Но ведь, кроме стенной газеты, я ничего не выпускал.
— Не беда, я тоже никогда не был бургомистром. — Радаи рассмеялся. Потом вдруг вскочил. — Чуть было не забыл о самом главном: о вашей женитьбе. Извини, я выйду на минутку, посмотрю, есть ли в здании нотариус…
И доктор Радаи оставил Лаци одного. Юноша огляделся. На громадном книжном шкафу стоял покрытый пылью глобус, а напротив, над диваном, обитым желтым плюшем, висела картина. На ней была изображена важная дама. Возможно, это был портрет основательницы первой в городе женской гимназии. Лаци стал внимательно рассматривать даму. Живыми казались только руки. Красивые, нежные руки, покоившиеся у нее на коленях.
И вдруг Лаци поймал себя на мысли, что руки дамы кажутся ему похожими на руки Магды.
Лаци стал думать о женитьбе. Несколько лет назад женитьба, вернее, свадьба была большим событием. Лаци помнил, как на свадьбе брата Фери гости гуляли до рассвета. Бедный Ференц погиб где-то на берегах Дона. Теперь женитьба выражается в том, что делают соответствующие записи в книге записей гражданского состояния. И только.
Утром, выходя из дому, Лаци совал в карман две вареных картофелины, а вечером приносил их обратно, так как целый день мотался по разным учреждениям и не осмеливался вынуть их и съесть…
Взгляд Лаци снова остановился на картине. «Эти люди жили в богатых особняках, в роскоши, в тишине, с дворецкими…»
Лаци не заметил, когда вернулся Радаи.
— Интересная картина, не правда ли? — спросил бургомистр. — Особенно хороши руки дамы. Не место ей здесь, снять бы ее, но, говорят, она написана рукой Ласло Фюлепа.
Радаи вспомнил, что его друзья, бывавшие у него в рабочем кабинете, все, как один, говорили, что его жена поразительно похожа на изображенную на портрете даму, а однажды жена дома завела с ним разговор об этом портрете, намекая, что хотела бы посмотреть на него, но Радаи запретил жене появляться у него на работе.