— Освобождать?!
— Заявляется ко мне, представь себе, отец Лёринца и говорит, что сына его арестовали русские. Просит, умоляет: «Езжай, Йошка, скорее в Дебрецен, спаси сына, а то, чего доброго, загонят его русские в Сибирь, тогда уж его оттуда не выцарапаешь». Посмотрел я на старика, и жалко мне его стало: как-никак отец, а отцу сына всегда жалко, даже если тот идиот. Крутится около меня старик, покоя не дает: «Йошка, что же это такое? Неужели опять власть у буржуев оказалась? Разве мой сын не воевал за новую жизнь?» Пришлось объяснять старику, в чем суть целей пролетариата, который, прийдя к власти, не все старое ломает и прочь отметает…
— Не понимаю я, почему русские товарищи арестовали Лёринца? — Лаци обрадовался, что разговор перешел на другую тему.
— Да потому, что он перенес свою деятельность за Тису и начал арестовывать там богатых крестьян да сельских судей, но ведь и те могут найти на него управу в Дебрецене! А уж поскольку мы выступаем единым фронтом с партией мелких хозяев, нам никак нельзя нарушать единство. Вот почему я тебе и сказал, что снова еду в Дебрецен исправлять ошибки, которые натворил там Рабиц…
Фюлеп встал из-за стола, подошел к Лаци и протянул ему злополучную статью, заметив:
— Не понимаете вы, как чувствительны люди, а пером можно нанести очень тяжелую рану. — Положив руку на плечо юноши, добавил: — Послушай, я тебе действительно надаю тумаков, если ты не пригласишь меня свидетелем на твое обручение…
— Мне нужны два свидетеля… одним будешь ты, другим — Шуханг, — быстро сказал Лаци.
Фюлеп подошел к окну и выглянул на улицу, заслонив собой почти все окно.
— С Шухангом мне будет не особенно приятно идти в церковь. Ты же знаешь, что он не любит священников. Он так радовался, когда увидел Ковальски под конвоем полицейских.
— В церкви мы венчаться не будем, зарегистрируемся в магистрате, и все…
— А, это совсем другое дело. Тогда можно и с Шухангом. — Фюлеп протянул Лаци руку и уже дружелюбно сказал: — Но, смотри, в следующий раз ты уж советуйся со мной по поводу таких статей. В нашей работе мало зарядить винтовку. Нужно еще знать, и знать точно, в кого ты будешь целиться. Ну, привет.
Когда Лаци вышел из кабинета Фюлепа, Жужи с любопытством посмотрела на него и спросила:
— Ну как, здорово тебе досталось?
— Мне?.. Очень мило побеседовали с товарищем Фюлепом.
— Господин редактор, вы уж мне не морозьте голову… Что с Хайагошем?..
— Ты имеешь в виду статью? Вот она, пожалуйста.
— А что с ней делать?
— Брось в корзину для мусора.
Жужи победоносно рассмеялась, а Лаци с безразличным видом вышел из комнаты.
Поздно вечером он вместе с Жужи возвращался домой.
Вечер был теплый. Чувствовалось приближение весны.
Мимо прошел русский патруль. У каждого солдата на рукаве была красная повязка. Солдаты шли в ногу, сжимая рукой ремни, на которых за спиной висели карабины.
Чувствовалось, что город начал жить мирной жизнью. Жужи посмотрела на полную луну и заговорила о литературе.
— Скажи, ты почему пишешь стихи? — спросил ее Лаци.
— Потому что я не могу не писать их. Скажи, а почему ты пишешь свои статьи в стенную газету?
— Это совсем другое дело.
Некоторое время они шли молча. Потом Жужи продекламировала вслух стихотворение Аттилы Йожефа, На площади они остановились. Как раз на этом месте много лет назад упал истребитель, которым управлял знакомый парень Ирен Кечкеш. Обломки самолета тогда сразу убрали. Теперь же площадь была обезображена воронками от бомб и снарядов.
Луна заливала площадь своим ярким светом. Жужи прочла юноше еще одно стихотворение. Читала она очень выразительно.
Лаци захотелось поцеловать эту девушку, но он пересилил себя.
Жужи молча шла рядом с ним. Они остановились у калитки дома, в котором жила Жужи. Лаци снова захотелось привлечь девушку к себе и поцеловать. Но вдруг он почувствовал, что, если попытается сделать это, девушка оттолкнет его. Постояв немного, Жужи печально сказала:
— Жаль, что ты уходишь от нас.
— Как ухожу? Куда?
— Не притворяйся… Ведь Радаи предлагал тебе сегодня перейти работать в настоящую газету. Ты согласился? Правда, ты только что говорил, что публицистика это совсем не то, что поэзия. Сколько людей ушло от нас… Кто в Пешт, кто на работу в провинцию, кто в министерство… Иди и ты, редактор!..