Хоть раз удалось безответно съязвить над новым «Аладдином» и Ионой. Я сразу ощутил прилив сил, уверенность, словно избавился от чар. Больше никто не сделает из меня зомби.
17. Вмешательство во Время.
Острожский задумался, пытаясь доходчивее донести до профана в области физики, в общем-то, простой и одновременно никому неясный ответ. Наконец он решился прервать затянувшуюся паузу, не глядя на разделявшую психиатра и физика пропасть в образовании, наконец, в самом стиле мышления.
— Мы не знаем, способен ли кто-либо изменить ход Истории, законы Времени и Пространства.
— Как так?! — искренне изумился главврач психушки. — Вы сами знаете о «слоновьих следах» Муравьева в веках. Вы утверждаете о неизменности после столь грубых вмешательств. Неужели ничего не изменилось?
— На первый взгляд ваше удивление имеет очевидный ответ. Но, возможно, все грубые вмешательства в ход Времени Муравьевым и есть нечто неизменное. Возможно, Время не способно на изменения, какие бы мы ни прилагали на это усилия. Мы еще ни разу не зафиксировали изменений Времени. Все, что натворил Муравьев и наши следопыты из лаборатории, подобно кругам от камня в воде. Всплеск, затем затухающие до нуля круги. Правда, я готов согласиться с вашими опасениями на чисто теоретическом уровне, на уровне предположений, поскольку настоящее мы воспринимаем ни с чем, кроме собственной памяти не сравнивая. У нас нет эталона неизменности, а память эталон лживый. Она, не исключено, подменяется вместе с самими изменениями во Времени, и мы помним не то что было, а появилось в связи с вашими опасениями.
— Вот, вот, сами говорите, — главврач, щелкая пальцами, пытался ухватить аргументы из области физики, мысль ускользала, но упрямство и остатки еще школьных знаний в этой области знаний возобновили спор. — Наверняка Муравьев настолько искорежил реальность, что мы, сами того не сознавая, беседуем в искаженном Мире. Не скройся он в веках, сидели бы мы за одним столом? Вы — физик, я — психиатр. Что у нас общего, кроме сумасшедшего во Времени? Мы даже едва понимаем друг друга. Но я твердо знаю одно: опасный сумасшедший гуляет на свободе. Маньяк всегда опасен, он обязан лечиться, а не утолять безумные прихоти. Что стоит Муравьеву уничтожить человека, народ, а то и всю цивилизацию?!
— Если бы ему это удалось, то мы бы не беседовали.
— Зря усмехаетесь. Возможно, вы еще усмехаетесь именно благодаря тому, что мне удастся вас уговорить.
— Уговорить? Ну что вы?! Мы давно решили выдернуть Муравьева из прошлого. Если у Пиотуха опять что-то не сработает, тогда мы сбросим на вашего психа целый десант. Так что не волнуйтесь, смирительная рубашка Муравьева не минует. Ну, а пока подождем вестей от Пиотуха.
— Значит, вы все же опасаетесь вмешательства Муравьева в нашу действительность?
— Опасаюсь? Нет. Просто пытаюсь исключить самые невероятные возможности. Даже не возможности, а никем не доказанные теории, виртуальные варианты.
— Но и не опровергнутые теории.
— Именно по этой причине я на вашей стороне, пусть практика и опровергает ваши ужасные предположения.
18. Рождение мифов.
— Кто ты? — выскочил с копьем, нацеленным на меня молодой воин, а второй древком копья огрел бок пса, описавшего местную святыню.
— Ах, вы! — хотелось защитить рыжего друга, а колечко выплеснуло из моей руки иллюзорную молнию.
Племя рухнуло на колени, а шаман Моисей нацарапал на глиняной табличке: Бога звали Яхве, так он в своей транскрипции написал мое восклицание «Ах, вы!» А дальше на табличке появилось: Всесильный Бог Яхве метнул неисчислимое число молний, но никого не убил, показав свое могущество и милость одновременно.
Моисей подполз к новому «богу» на коленях, но в нем еще дотлевал уголек сомнения.
— Ты Бог? Как тебя зовут? — решил уточнить дотошный шаман, хитрым взором всматриваясь в пришельца.
Иосиф с радостью увидел бросившего копья и топоры обступившее его племя, значит, войны не будет. Все в почтении пали ниц, а один старик с глиняной табличкой непрерывно бьет поклоны и нечто невразумительно лопочет.
— Слава уф Богу, — невольно вырвалось облегчение из уст Иосифа.
Моисей опять неверно перевел на глину восклицание Иосифа: Бог открыл и Свое второе имя Саваоф.
— Есть ли у Бога еще имя? — вопросами-липучками зацепился дотошный Моисей.
«Он спрашивает твое имя и считает тебя Богом, — наконец колечко разобралось с особенностями древнего языка. — Старик говорит на архаичном прародителе иврита».
«Лучше прослыть Богом, чем стать виновником войны», решил Иосиф.