Холл за время работы на Коммунарии дорос до квартального дворника. Мне, как новичку в ассенизации, определили пост мусорщика-грузчика на мусоровозе. Квартал Холла закрепили за моей машиной (не зря цыганка в детстве нагадала удачу во всех делах), так что не придется специально искать встречу с комиссаром, сама работа к нему приведет.
Мы подъезжали к квартальной санитарной площадке, дворники грузили мне на спину свои вонючие сокровища, а я уже забрасывал тяжеленные тюки в ненасытную пасть грузового отсека. Четвертым на маршруте был Холл.
− Что, новенький? − весело приветствовал он, а в глазах не появилось даже малюсенькой искорки узнавания.
− Да, первый день на вахте.
Когда смердящие пакеты кончились, я протянул Холлу пилюлю: − Угощайся, соратник. Великую работу делаем.
Я указал в сторону лозунга на боку машины: «Очистим планету от скверны».
− Угу, гордо подтвердил дворник, смачно причмокивая пилюлю.
Мне показалось, что Холл прекрасно сроднился с работой и планетой. Он светился счастьем, личной значимостью, гордостью за чистый Мир и себя в нем, и я даже на мгновение подумал: а не оставить ли его на Коммунарии. Здесь он несомненно счастлив, а будучи комиссаром редко озарялся улыбкой. Но начав дело, я обычно доводил его до конца.
− Может, вечером вместе гульнем, товарищ?
− Давай, − сходу согласился подверженный амнезии босс. − Встретимся в раздевалке, после работы.
− Заметано.
Мы пожали на прощание руки, я захлопнул дверцу, а водила порулил в сторону свалки.
«Комар носа не подточит, − размышлял под монотонный гул мотора. — Пилюля, на вид, как конфетка. Наблюдатели ничего не поймут, а Холл к вечеру созреет».
Вечером Холл все еще не узнавал своего агента (он помнил меня исключительно грузчиком мусоровоза), но уже хмуро морщил лоб, по крайней мере счастья в нем поубавилось, и я искренне за него радовался. И задумался: оказывается, можно радоваться избавлению от счастья.
− Потопали? — хлопнул дворника по плечу.
− Угу, − услышал рефлекторный ответ — приятель все еще не всплыл из пучины воспоминаний.
− Холл, − обратился к нему на улице. — Ты, помнишь меня? Комиссар вздрогнул.
− Холл? Холл, Холл, − бубнил он.
«Нет, это еще дворник, а не сыщик. Придется подталкивать ленивую память».
− Ты — комиссар. Комиссар полиции целого космического сектора. В нем затерялась и крохотная Коммунария. Дошло?
В глазах полицейского плескались страдание, тоска, растерянность.
− На, проглоти еще.
Холл послушно сгреб два шарика. Мы сели на скамейку переваривать драже и приливы памяти.
Сначала комиссар спокойно сидел, затем прижал ладони к лицу и тихонечко заскулил, закачал головой под волчью песню души.
Мертвый глаз легонько загудел сервомеханизмом, повернулся стеклянным зрачком к скамейке.
− Пошли, пошли, − потянул хнычущего комиссара от греха подальше.
Мы вышли из скверика, прошли квартал и оказались у входа в дом отдохновения под плакатом: «Любовь — мечта библеистов, стала реально доступной всем лишь в нашем обществе». А чуть ниже подпись одного из пророков Нового Завета Коммунизма: Мудаченко. На плакатах Коммунарии встречались старые знакомые по Земным лозунгам, но появились новые. Кто − апостолы, кто — пророки или святые.
Надо было где-то переждать, но идти в дом коммунистической любви не хотелось. Напротив дома похоти стоял храм. Коммунарцам тоже необходима вера. Церковь похожа на православную, но с красными пятиконечными звездами на куполах, и серпом с молотом под каждой звездой. Серпастые и молоткастые вершины золоченых куполов смотрелись совсем неплохо, но мне эти атрибуты набили оскомину и на Земле.
«Что же там?» − Вновь вырос длинный и глупый нос Буратино. Да видно уж горбатого могила исправит.
Сквозь распахнутые двери храма неслось разноголосое пение: − Вечные лета апостолу Сталину, вечные лета апостолу Брежневу…
Под разукрашенными фресками сводами собралось десятка три-четыре прихожан. Стены увешаны иконами: архангела Железного Феликса, с маузером в одной руке и веревкой с петлей в другой; Пречистой Девы Марии Александровны с лысым и бородатым крохотным Лениным на руках; знаменитый в мое время поцелуй взасос Брежнева с Хоннекером. Здесь висела уйма святых Коммунарии. Кто с ружьем, кто с ножом, кто разворачивал свиток речей, другие вешали или топили неверных, но у всех светились нимбы над лысыми и волосатыми черепами. Зло на планете перекрасилось под добродетель.