Камеру заперли, а мы сели на свои кровати.
Как я понял: на Бюрократии достаточно удобная система учета заключенных. Группы цифр означали этаж, камеру и койку заключенного. А если кто-то отбудет отмеренный судом срок, то его тюремное имя-число передается по наследству новому заключенному. Конечно, так мы, заключенные, становимся совершенно обезличенными, но тюремному начальству не интересны наши души.
Немного погодя сквозь окошко в двери нам передали еду. Минут через 20 забрали посуду.
Еще через два часа прозвучал звонок, и радио сообщило: — Отбой. Всем спать.
Как ни странно, но я сразу уснул, лишь коснулся подушки. А снились мне не кошмары, снился родной дом, снилась Земля. Кто мог подумать, что в заточении, на неимоверной глубине от неба и свободы, забудусь безмятежным сном?
Утренний звонок вмиг вправил мозги — вернулся в реальность. Я вспомнил наставление надзирателя, и моментально надев робу, стал у двери.
Вскоре мы услышали металлический скрежет ключа в замке, дверь отворили, и мы пошли отдавать трудовую дань планете за свои прегрешения.
Заключенных этажа поставили в коридоре попарно, пересчитали и колонной отправили на работы.
Прошли коридор с нашими камерами, еще несколько коридоров, с протянутыми вдоль них воздуховодами, кабелями и еще черт знает какими трубами.
Наконец колонна втянулась в огромный зал, скудно освещенный лампами дневного света. Все пространство оказалось густо заставлено письменными столами с номерами на крышках.
Я без труда догадался, зачем эти номера, и после приказа конвоира занять свои места, уселся за стол с номером 33-42-1. Стол Сато оказался в правом от меня ряду, нас разделял лишь узенький проход.
— От сюда не сбежишь, — тихо прошептал Сато.
Я в ответ самоуверенно хмыкнул, мол, видел и покруче подземелья, но у самого кошки скребли по сердцу до жуткой боли.
Но наше шептание прервал надзиратель:
— Приступить к размножению документов до 10 экземпляров каждый.
Я увидел тоненькую, меньше сантиметра толщиной, стопку рукописных приказов, решений, постановлений. А рядом ручку и полуметровой высоты холмик чистой бумаги.
— Кто со сменным заданием не справится, будет наказан, — отдал еще одно распоряжение наш подземный повелитель.
Все схватились за ручки, и по залу пролетел шелест бумаги, скрип перьев (ручки то были с металлическими перьями) и равномерное постукивание окованных сапог надзирателя о бетон пола.
Я, как и все, панически ухватился за ручку, окунул ее в синие чернила и заскрипел пером по первой копии приказа.
Когда я дописался до шестой копии, то уже на зубок выучил приказ на две страницы о премировании некоего уборщика за ударный труд новым инструментом — шваброй. К десятой копии меня уже тошнило от приевшегося текста.
После приказа взялся за распоряжение о переносе стола какой-то секретарши на 20 сантиметров ближе к окну. А остальные документы не оставили никакого следа в памяти. Я бездумно писал, писал, писал…
Когда ударил гонг, я уже совсем не соображал. Строчил копии, словно автомат.
Я отложил ручку. Только сейчас ощутил насколько устал: глаза резало от напряжения и скудной освещенности, на среднем пальце вздулся волдырь от твердой ручки, спина ныла.
— Так, так! — скрежетал надо мной противный голос. — Не переписано три документа.
Надзиратель навис над Сато: — А здесь не обработаны четыре приказа!
— За каждый документ по дню карцера! — с радостью объявил надзиратель и упер палец в меня. — Тебе три дня, а тебе четыре. — Он уже сверлил пальцем моего соседа.
Всех построили и развели по камерам отдыхать, а меня, Сато и еще одного коллегу по нарам распределили по одиночным карцерам.
Я оказался в сырой бетонной каморке со столом и табуретом. Кровати не было, да и места для нее не оставалось. Я примостился на единственный табурет, зевнул, потянулся. Правда, отдохнуть не получилось. В стене над столом открылась дверца, и сквозь проем протолкнули пачку бумаг.
— Все листы проштамповать. Печать в ящике стола, — услышал приказ из проема.
Потом дверца скрипнула, закрываясь, и заглушила зевок надзирателя. Но надзиратель не спал. Лишь дверца захлопнулась, как в ее крохотном окошечке возник любопытный глаз.
Спустя пару секунд репродуктор с потолка прокашлял: — Приступайте к работе!
Я с прохладцей потянул за ящик, достал печать и с зевком пододвинул к себе стопку бумаг. Еще раз-другой зевнул, и тут меня молнией стегануло по ягодицам так сильно, что я с воплем взлетел над столом.
— Быстрее! — приказал репродуктор. — Иначе получишь еще разряд.