Пятка вышибла свисток с полудюжиной зубов. Сато оглушил напарника беззубого свистуна. И хоть сразу вокруг нас сомкнулось плотное кольцо блюстителей закона, мы медленно пробивались к заветной двери, оставляя за собой скулящие и молчаливые окровавленные тела.
Все посольства во вселенной являются территорией страны, интересы которой представляют. Так что до границы-двери нам оставалось метра два-три, как над нами завис вертолет. Сначала ему не придали особого значения, но, когда с него посыпались пачки макулатуры, мы были обречены. Нас оглушило и засыпало грудой старых бумаг, и тут уж нас без проблем окольцевали наручники.
Готов был погибнуть, но не даться врагу, а они схватили у самой двери. От обиды даже слеза накатила, но ее ветром сдуло. А Сато мою слабость не заметил, так и остался в его глазах несокрушимым кумиром.
Нас, как особо опасных преступников-рецидивистов отправили в бронированную камеру на самый глубокий, сотый этаж Канцелярии строгого режима. Из каземата до суда даже на прогулки не выводили. Лишь после каждого скудного обеда нас посещал следователь. Наше заключение длилось по моим ощущениям бесконечно, но если мерить время обедами, то около трех недель.
Наконец нас отправили в суд. На этот раз у меня не было никаких «липовых» документов, а без бумажек на мои хитрости судья и ухом не повел. Конвоиры уже знали о наших подвигах, и ни одна из уловок не сработала.
Суд вершился скорый и по меркам Бюрократии справедливый.
Нас конвой из предосторожности не водил в сортир, так что, узнав приговор, едва не обмочился. Судья наградил нас высшей мерой наказания. А как ее приводят в исполнение, вы уже знаете.
Нас отправили в туже бронированную камеру. Наверняка на планете опаснее нас преступников не нашлось. Убийцы и грабители были, но неисправимые фальсификаторы документов давно вымерли. Подделка документа — табу.
На наши прошения о помиловании пришел отказ Верховного Суда. А вскоре приговор утвердил президент планеты. Нам оставалось ждать смертный час и готовить дух к встрече с неизбежным. И ночью, и наяву мне мерещилась капельница синих, смертельно ядовитых чернил. Я уже не вел счет времени, нас впереди ждала Вечность. То ли Вечное Ничто, то ли Рай или Ад. Впрочем, рано ли, поздно ли, но все попадут на Суд Божий, только это размышление несколько успокаивало. Вот только инстинкт самосохранения пытался отсрочить Час Великого Перехода, жажде жизни было наплевать на все философии.
Бежать невозможно, и я почти смирился с Неизбежным. Когда нас вели в зал исполнения приговоров, то я казался самому себе невозмутимым, словно сфинкс. Сато, как восточный человек, старался не «терять лицо», то ли действительно смирился.
В зале помимо медиков оказалось 3–4 десятка свидетелей, так предписывал закон планеты. Свидетели шушукались, шуршали обертками конфет, словно перед началом киносеанса и обсуждали варианты нашего поведения во время бюрократического аутодафе.
Нас усадили на кресла и надежно к ним привязали специальными ремнями. Затем подкатили капельницы с темно-синими емкостями. Вообще-то емкости, если внимательно приглядеться, были из обычного стекла, а в них плескалась наша чернильная Смерть. На Бюрократии даже Смерть рисуют не с косой, а с авторучкой.
К нам подошли хирурги, протерли места будущих уколов антисептиками и подсоединили к капельницам и емкостям для стока крови. В зале аплодировали. Видно процесс умерщвления доставлял аборигенам удовольствие.
Мы участвовали в некоем маразматическом спектакле. Наша кровь планировалось использовать в виде чернил, а чернила шли на смену крови.
Я чувствовал ток холодной синевы, вытесняющей горячую кровь. По телу пошел озноб. Я всматривался в зеркало напротив: лицо медленно синело. Голова соображала, наверно чернила временно могли заменять кровь. Но вот сначала слегка поголубевшее лицо потемнело до черноты. В зале опять зааплодировали, что-то кричали, словно в театре. Мне даже почудилось: бис! Но видно кислород в чернилах кончился, в голове помутилось, и я успел последнее подумать: вот и смерть пришла.
Но костлявой с косой или авторучкой я не увидел, не увидел и пресловутого сверкающего колодца в пустоте. Просто кто-то щелкнул выключателем, и я погрузился во мрак Бесконечности или Абсолютного Нуля.
Все болело, тошнило, чесалось, горело… Я пребывал во мраке, но муки омывали меня снаружи и изнутри, во всех вообразимых и немыслимых ипостасях.
«В ад угодил!?» — первое, что шевельнулось в больной голове.
Но вскоре мрак рассеялся, материализуясь в знакомое лицо.