— Холл!!! И вы угодили на сковородку?! Хотя, чему удивляться, по вас давно скучает Вельзевул и его братия.
— Размечтались, — улыбнулся комиссар.
И хоть во мне все болело, едва соображал, но понял: в аду комиссар хныкал бы, словно нашкодивший малыш. Значит и меня не варят черти в цветных чернилах.
— Мы вас выкупили за 10 тысяч тонн бумаги каждого, подтвердил мои догадки Холл.
— Хорошо еще, что наше прошение об обмене едва успело пройти все бюрократические инстанции Бюрократии. Еще минут на 20 опоздай, и мы не смогли бы вывести вас из комы, — продолжал под мерзкую улыбочку вещать мой Галактический начальник.
Ох, как хотелось приложиться кулаком по этой веселой роже, да только сил не было даже пошевелить рукой. Правда, с другой стороны я был безумно рад видеть комиссара, дышать, жить.
Комиссар отошел на пару шагов. Я с большим трудом повернул голову. У противоположной стены палаты лежал Сато, в него вливалась свежая кровь и вытекала синяя гадость.
Комиссар повторил ритуал приветствия, но в ответ ничего не услышал. Видно Сато решил: молчание — золото. Видимо моего друга по несчастьям посетили совсем недобрые мысли о шефе, я думал о нем наверняка еще хуже. Но главное: Сато тоже жив.
Наконец Холл затоптался и смолк, чувствуя совсем не радушный прием. А он то мечтал, как мы запоем дифирамбы освободителю.
— Ну, ладно, — наконец выдавил он. — Завтра навещу, а то вы еще совсем вялые и синие.
Лицо Сато действительно отливало неестественной синевой. Хорошо, что я себя не видел в зеркале.
На следующие сутки мы уже вставали, силы прибывали, и даже синее отражение не могло разрушить радость в сердце. Все же восстать из мертвых событие не ординарное. Вот только Холла простить никак не мог. Ведь он мог и не рисковать мной, а попросту выкупить Сато из заключения. И за одного простого зека заплатил бы даже меньшее количество бумаги, чем за двоих закоренелых осужденных на смерть преступников.
В середине дня появился Холл.
— О! Уже ходите!? И почти белые, — явно льстил нашему внешнему состоянию он.
Холл протянул мне баночку с кремом.
— Это белила. Скорее мажьте. Я вас должен немедленно отправить домой. Через 5 минут закрывается пространственно-временная щель, а откроется ли она вновь, я не знаю.
Я сразу же зачерпнул белый крем и растер на лице и руках.
— Скоро вы совсем вернетесь в норму, — успокаивал лживый комиссар, ему соврать — раз плюнуть. — Ну, а пока вас выручит грим.
Лишь я нанес белую массу, как Холл, даже не поблагодарив меня за смертельно опасную работу, перебросил в мою квартиру.
Я сидел за праздничным столом, а из-за двери слышал голос жены:
— Вот горячее поспело, запеченная курица.
Дверная ручка повернулась. А спустя пару секунд в проеме появилась жена с дымящимися жаром и изумительным ароматом курицей, и картошкой.
— А где Мороз?
— Испарился.
— А я и не слышала, что бы дверь открывали.
— А он через форточку, он же сказочный, — почти не соврал я.
— Ой! А что это с тобой?!
— Не понял?
— Синий какой-то?
— Новогодняя маска, не обращай внимания.
«Даже крем не помог!» — зло вспомнил Холла. И сами мысли о комиссаре навеяли поток черного негатива.
Но слюна в голодной глотке и румяная корочка на куриной ножке развеяли дурные мысли. Зубы впились в ароматную сочную мякоть, и Бюрократия хоть на время перестала терзать отвратительными воспоминаниями.
— С Новым Годом! С новым счастьем! — подняла шампанское жена.
Наши бокалы прозвонили радостную мелодию, а уста слились в сладком поцелуе.
2007 г.
ДВЕРЬ
Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "зачался человек!"
Последние строки меня взбесили. Я размахнулся во всю силу своего уродливого тела, с остервенением швырнул Библию в угол.
Что значат вопли ветхозаветного Иова в сравнении с криками моей души? И Библия не приносила успокоения. Я жить не желал, но и боялся смерти. Конечно, меня страшила не смерть, небытие, а смертные муки. Интересно почему? Каждое мое мгновение — мука. Чего мне еще бояться?
Я поднялся с матраца — единственного имущества помимо Библии, залатанного костюма с червонцем в кармане, сношенных кед и костыля. На подоконнике лежал сухарь. Со второго захода удалось ухватить его дрожащей рукой, и он заскрипел под кровоточащими, гнилыми зубами. Еще один зуб треснул, и я выплюнул его обломок вместе с остатками сухаря, кровью. Боль в зубах, ощущение безысходности росли от вида моей лачуги, и я вышел из унылой комнаты.