- Матвевна, - сказал солдат, - что бы тебе догадаться солдату бражки поднести. Ах, недогадлива баба-то у нас!
- Тоже бражки. Ох, ты, вор - красны глаза. Уж выпросит. Акулина, нацеди ему! Что с ним делать? А тебе чего? - спросила она у прохожего.
- А я гляжу, где тут солоница-то у вас? Хлебушка тоже пожевать захотел.
- Вон она, в столе. Да посто-кась, я тебе, так и быть, уж щец волью. Может, богу за нас помолишься. Человек ты, я вижу, битый.
- Ох, кормилица, дай тебе господи доброго здоровья, - обрадовавшись, сказал мужик и начал распоясываться. - Еще какой битый-то, я тебе скажу.
- О?
- Да ей-богу.
Работница принесла ковшик браги, а хозяйка налила щей и поставила на стол. Прохожий сел. Солдат у стола, глядя на огонь, курил трубку. Хозяйка тоже подсела к столу.
- Ну, куда ж ты ходил, расскажи-ка ты мне, - спросила она у мужика.
- Да в город, матушка, ходил; бумагу выправлял.
- Какую бумагу?
- А бог ее знает. Вот она, бумага-то.
Он вынул из кармана бумагу и спросил солдата:
- Ты, кавалер, грамоте знаешь?
- Малость тоже маракую, - ответил солдат, держа трубку в зубах.
- Прочитай-ка, прочитай-ка, я послушаю, - говорила хозяйка.
- А то, нет; постой, постой! Ты водку пьешь? - спросила она у прохожего.
- Как, родимая, не пить. Тоже и мы люди.
- Ну так погоди же, я тебе рюмочку поднесу. Что с тобой делать? Сиди!
Прохожий выпил, сказал: "Благодарим покорно" - и принялся за щи.
Солдат взял бумагу, подержал ее на аршин от глаз, потом посмотрел на огонь, обернул бумагу к свету и начал читать сначала про себя, а потом уж громко:
"Из метрических книг Благовещенской церкви села... Благовещенского видно... видно, что эк-оно... да, эко-нoми..." Что за шут? Да... "эконо-ми-ческий крестьянин сельца Большая Елань, Анкидин Тимофеев..."
Мужик глядел сбоку в бумагу и вздыхал.
- Анкидин Тимофеев не состоит... Это кто ж такой не состоит? Ты, что ли? - вдруг
спросил солдат у прохожего.
- Нет; меня Киндеем звать.
- Ну, так и есть. Анкидин и Киндей - все это одно. Ну-ка, что там еще? "Не состоит в кровном, или духовном родстве, или свойстве с крестьянкою того же сельца Марфою Игнатьевою. На основании..."
- А это что ж такое? - спросил мужик, указывая пальцем на то место в бумаге, где было изображено родословное древо.
- А это, братец ты мой... Это... Ха-ха-ха! вот оказия-то! "Егор Иванов родил". Это чудесно! Ноне, брат, мужики рожать зачали. Слышь, Матвевна? Кто ж это Егор Иванов?
- Постой, постой! Это мово дедушку Егор Иванычем звали. Ах, разбойники! На что ж это они его-то потревожили?
- А уж не знаю. Дай срок, почитаем еще; может, дело-то и окажется. "Егор Иванов родил Тимофея Егорова".
- Это батюшку мово, значит, покойника, - со вздохом сказал прохожий. Ну, собаки! Еще-то что?
- Еще: "Тимофей Егоров родил Анкидина Тимофеева".
- Ну, так. Меня родил. Вот грабители! И меня тут же приписали. Это за мои-то деньги. Ну, грабители! А что, мне за это ничего не будет?
- Ничего. Это так только, форма, значит.
- Да, да. Это чтобы я не убег, значит, опасаются. Ну, так. И какие же, я тебе скажу, собаки! Как липку обобрали! Так и рвут, так и рвут. Шесть целковых, как одна копеечка, эта бумага-то мне стала. И не попахло. А за что?
- А за то, что не ходи пузата, - наставительно сказал солдат и сплюнул в сторону.
- Вот они, три семитки на дорогу остались; а ведь мне, друг ты мой, еще сто двадцать верст до двора. Так-то, - прибавил мужик. - Ну, теперь, значит, я пошел побираться.
Хозяйка покачала головой, а прохожий опять принялся за щи.
- Как же это ты на старости лет задумал жениться? - спросила его хозяйка.
- Что ж ты станешь делать? Сам знаю, года мои не молоденькие, а никак нельзя.
- Ты вдовый, что ли?
- Вдовый, матушка, вдовый. Одних ребят у меня восемь душ, сам девятый.
- Так это ты для робят?
- Сказывают так, что для робят, а по мне хошь бы и не жениться; потому как я домом никогда не живал, мастерства никакого, окромя лаптей, не знаю; да вот на той неделе призывает меня помощник. "Беспременно тебя, говорит, надо женить и водворить". Я было просить его зачал: нельзя ли, мол, ваше благородие, как-никак ослобонить? "Ну, нет: я говорит, не могу; как мир". Кликнули на сходку. Сейчас говорит мне старшина: "Дается, говорит, Киндюшка, тебе земля, колько-то там земли; ну и жениться тебе, говорит, надо: потому, говорит, что тебе так болтаться?" Я и у стариков-то отпрашиваться стал; нету, загалдили, загалдили - женить! Ну, делать нечего. С миром-то нешто сговоришь?
- Так, так, - подтвердила хозяйка. - Посто-кось, я тебе кашицы положу в чашечку.
- Спасибо, родная. А мне что земля? Я к ней и приступиться-то не знаю как. Опять земля у нас какая? Вот это сейчас камень, а это - болото. Земля! В этой земле только лягушкам водиться, да вот еще цапли. Цаплев у нас много. Она воду любит.
- Это кто воду любит? - спросил кто-то с полатей.
- Да цапля.
- О!
- А намедни на сходке старшина тоже - водворить, говорит. Я ему жалиться стал: "Как же так, говорю, Прохор Степаныч, водворить? За что ж так", говорю. А он, братец ты мой, поглядел, поглядел на меня, да и говорит: "Поди, говорит, ты..." В желтые ворота меня и послал 3. Известно, ему что? А все это из того вышло, что, признаться глазами-то уж оченно я плох стал. Вот теперь гляжу на тебя, так быдто что застилает. Меня бы по-настоящему, по-божью-то, в старики бы; ну, нет, говорят, какой ты старик? А за скотиной ходить не годишься, не углядишь. И точно, был грех, врать не хочу - не углядел, точно. Ну и наказали. И раз наказали, и два наказали, и три наказали. Что ж, я ничего. А главная вещь, очень уж эти штрафы одолели. Сейчас чуть что - штраф! А ведь другой этому и рад. Да мне хошь бы привелось теперь. Зашла корова на гумно; я ее сейчас раз, и загнал к себе во двор. Потому это уж мое счастие. Неужели я от свово счастия буду отказываться? Потрава. Ну, и, значит, больше ничего, что подавай деньги. У нас так-то один мужичок в одно лето денег много зашиб. Двор теперь у него край самой дороги; вот он и караулит, с хлебцем на гумне сидит; за плетнем притаится, так быдто там что-то копается. Так чуть пастух оплошал, он это хлебца-то высунет, а сам полегонечку эдак: Бяшка! Бяшка! Главная причина, из того старается, чтобы ему то есть хошь одну-то овечку подманить. Как одну залучил, - сс! Пошла битка в кон. Тут их ничем и не удержишь. Как есть все до одной на гумне будут. Известно, овца глупа - куда одна, туда и все. Ну, а тут сейчас выскочит: Батюшки! Грабят! Караул! Ворота на запор, и судись с ним.