— Я тебя заговорил?
— Ну что вы! — возмутилась девушка. — Я вот наоборот думаю — хорошо бы так встречаться хоть раз в год. Как на необитаемом острове.
— А что? — заговорил Батышев. — Давай! А? В конце концов, не так уж сложно. Возникнет потребность — звони или телеграмму. А я тебе.
— Вам–то со мной о чем советоваться?
— Ты даже не знаешь, как ты мне сегодня помогла, — сказал он. — Умных людей вокруг хватает. А вот прямых… Да, — спохватился он, — а где будет наш остров?
— Тут, — сказала Марина и повела рукой вокруг.
— Но Оля–то вернется!
— Ну и что?
— Хороший человек, да?
— Начинаете соображать, — похвалила она и улыбнулась.
— Ну что ж, — сказал он. — У тебя ручка близко?
Они прошли в комнату и обменялись адресами.
Теперь Батышев был спокоен, весел и внутренне готов к любому повороту судьбы. Не прояснится к утру — ну и бог с ним, не полетит. Прояснится — что ж, Москва всегда Москва. Но — к черту авоську! Он уже не помнил, когда в последний раз летал в Москву просто так, для себя, без тайных умыслов и нервного напряжения. Посидит денек на конференции, отметится, и… Наверняка же новые выставки, театры, приятеля повидать. Не того, что в министерстве, а другого, отличного парня, к которому вот уже лет десять, прилетая, все не успевал забежать…
Марина сидела в кресле и смотрела на него. Он тоже сел и заворочался, устраиваясь покомфортабельней.
— Ну, так что? Как тебе жить дальше, да?
Она молча ждала.
Батышеву совсем не хотелось спать. Голова была свободна, настроение прекрасное — в таком состоянии легко и обдумывать, и решать.
— Слушай, — сказал он, — тебе приходило в голову, что всю эту историю рано или поздно придется кончать?
— Естественно, приходило.
— А что лучше рано, чем поздно?
— С чего бы иначе я летела в Москву?
— Но тогда в чем дело?
Девушка насупилась:
— Не знаю. Вот не могу. Будто человека убиваю.
Помолчала и произнесла убежденно:
— Я не могу без него.
Батышеву не понравилась последняя фраза — в ней было что–то искусственное, театральное. Он возразил спокойно и жестко:
— Но ведь и жена — Света, если не ошибаюсь, — тоже не может без него?
— Да я ведь все понимаю, — сказала Марина и усмехнулась, словно извиняясь. — Все понимаю! Она не может без него, он не может без нее, и оба они прекрасно обходятся без меня.
Она откинулась в кресле, по–мужски забросила ногу на ногу — ступни ее в белых плотных носках казались не по росту маленькими. Батышев вдруг подумал о том, как все это, по сути, нелепо, как свежа, стройна и, наверное, хороша телом эта нелюбимая девочка. Бог ты мой — да десятки парней мечтали бы…
— Все понимаю, — повторила она. — Но как мне от этого избавиться? Чтобы не думать о нем постоянно. Если бы был такой способ…
— Безвыходных положений не бывает.
— Ну а как?
Она смотрела на Батышева серьезно, почти требовательно.
Он покачал головой:
— Знаешь, милая, я все–таки преподаватель. Такие антипедагогические рекомендации давать не могу. Вот слетаешь в Прибалтику…
— Переспать с кем–нибудь? — спросила она. — Вы это имеете в виду?
Он улыбнулся:
— Вот видишь, а я не решился на столь энергичную формулировку.
Она произнесла разочарованно:
— Это ничего не дает. Я как–то попыталась. Единственное желание было потом — влезть под душ. И даже не с мылом, а с песком.
— Понятно, — пробурчал Батышев, — понятно…
Собственно говоря, девчонка сделала лишь то, что предлагал он сам. Но оттого, что уже сделала, что и этот порожек перешагнула, Батышев почувствовал досаду и боль с минутным оттенком брезгливости — словно в девушке, сидевшей перед ним, уже начался неостановимый и неопрятный процесс, что–то вроде гниения или ржавчины. Мечты, думал он, идеалы, первая любовь, факел в сердце — а равнодушная лопата жизни тем часом гребет свое…
Он словно бы поднял глаза от мрачно молчавшей Марины и увидел не только ступеньку, на которой она стоит, но и всю лестницу. Еще год–другой, пара таких же, с отчаяния, экспериментов, а там, глядишь, и губы стойко пахнут сигаретой, и рюмашка хороша от тоски, и аборт не в диковинку, и матерком не побрезгует… И вот уже нет несчастной влюбленной девчонки, а есть просто очередная баба–неудачница…
Поднимающаяся злость требовала адреса, и Батышев легко его нашел. Черт побери, ну а этот тощий гражданин, этот добродетельный муж, так мучившийся после греха, — он–то что думает? Он–то, с его умным лицом, должен чувствовать ответственность за девчонку?
— Слушай, — сказал Батышев, — дурацкий вопрос, но ты уж, будь добра, ответь: за что ты все–таки его любишь?