Впрочем, подумал Батышев и усмехнулся, его колебания, скорей всего, имеют значение чисто теоретическое. Кто сказал, что девочка стремится к откровенности? Все проще: он спросил — она и ответила точно и прямо. А на следующем вопросе вполне могла оборвать разговор. У упрямых девушек бывает такая привычка: либо говорить правду, либо не отвечать вообще…
Они прошли с километр или чуть больше. Батышев не устал, просто надоело ощущение клади в руках.
Наконец вошли во двор, и девушка остановилась у скамейки.
— Я быстро, — сказала она и поставила свою сумку на скамью рядом с его чемоданом.
— Можете не торопиться, — кивнул Батышев.
Она помедлила немного и вдруг улыбнулась:
— Как говорит одна моя знакомая: «Риск не писк».
Батышев тоже улыбнулся и подумал, что если ей и больше двадцати, то ненамного.
Все еще продолжая улыбаться, он спросил:
— А вы уверены, что это удобно? Мне кажется, вам лучше говорить только о себе.
— Ерунда, — отрезала девушка. — В крайнем случае, побродим по городу. Все равно к семи в аэропорт.
И пошла к подъезду.
Батышев только вздохнул ей вслед. Прогулка по ночному городу с чемоданом и авоськой… Он бы дорого дал, чтобы избежать этой романтики.
Марины не было довольно долго.
Батышев достал из чемодана плащ и надел. Он смотрел на освещенную вертикаль лестничного пролета над подъездом, в который она вошла, и машинально перебирал в пальцах шнурок ее дорожной сумки. Шнурок был изрядно измочален и в двух местах связан узлом.
Батышев вдруг хмыкнул и недоуменно затряс головой. Где он? Почему все это?
Как самолет, на котором он должен был лететь, выпал из расписания и теперь ожидает свою судьбу, где–то в Челябинске или Омске, так и он сам словно бы выпал из времени, из привычного ритма, из возраста, из должности — выпал и вот сидит, на скамейке в незнакомом дворе, в ненужном ему Хабаровске и ждет, что ему выбросит случай — то ли весьма проблематичный ночлег, то ли экзотическую прогулку по все больше остывающим улицам. Сидит на скамейке, стережет чужую сумку и ждет девушку, о которой не знает почти ничего, но знает почему–то три очень важные вещи: что летом ей надо было надолго уехать из города, что сегодня она рвалась в Москву и что завтра, может быть, сама туда не захочет.
Да, история…
Наконец в окне между этажами возник ее силуэт. Хлопнула дверь парадного.
— Ну? — спросил Батышев. — Со щитом или на щите?
Девушка, на шутливый тон не среагировала.
— Все в порядке, — сказала она, — вот ключ. Переночуем у Оли Рыжаковой.
— А кто она?
— Знакомая, — объяснила Марина. — Хороший человек.
Она уже перекинула через плечо свою сумку.
— Постойте, — сказал Батышев твердо. — Марина, милая, я вам страшно благодарен, но поймите, ради бога, и меня. Вас эта Оля знает. Но я для нее…
Девушка отмахнулась:
— Я сама ее один раз видела — в компании под Новый год.
— Тогда тем более…
— Да нет там никого! Пустая квартира. Оля в отпуск уехала.
— А когда приедет и узнает?
Марина посмотрела на него с сожалением и досадой:
— Я же вам сказала: она хороший человек!
Это звучало достаточно нелепо. Но ведь и весь этот вечер был нелеп… Батышев пожал плечами:
— Ну что ж… Как там сформулировала ваша приятельница? «Риск — не писк»?
Наконец–то девушка засмеялась.
Батышев вдруг почувствовал легкость и свободу. А, черт с ним! В самом деле, чего особенного? И так всю жизнь живешь по логике…
Хороший человек Оля Рыжакова обитала в типовой кирпичной пятиэтажке, как раз под крышей. Дом был явно выстроен в эпоху крайней экономии и вынужденных архитектурных новаций: быт не умещался в тесных квартирках и выплескивался наружу. На одной из лестничных площадок стояла детская коляска, на другой — старая тумбочка, на третьей то ли сушились, то ли проветривались два матерых фикуса с листьями, толстыми, как подметки.
Марина открыла дверь и нашарила выключатель в коридоре. Затем двумя движениями развязала шнурки на башмаках и не сняла их, а сбросила, несколько раз тряхнул той и другой ногой. В носках прошла в комнату, а там швырнула на пол сумку, куртку со ступней и «Шикотаном» и села в низкое кресло.
Батышев поставил чемодан в коридоре, повесил на вешалку плащ, авоську с рыбой, минуты две пошаркал подошвами о половичок — и тоже вошел.
Девушка снова ушла в себя. Она думала, мрачно сведя брови, и ему сесть не предложила.
Тогда он сел сам, в такое же низкое кресло, по другую сторону журнального столика.
Потом она вдруг подняла голову и спросила:
— А вы кто?
Это было сказано просто, словно их разговор по выходе из гостиницы ни на минуту не прерывался. Девушка как бы жила в двух мирах. В одном был Хабаровск, квартира на пятом этаже и дорожный попутчик с авоськой. Другой существовал за ее густыми сведенными бровями. Она переходила из мира в мир, как из комнаты в соседнюю, и уследить за ее перемещениями было нелегко.