Да, с таким запасом на полках можно было сосать лапу, не вылезая из берлоги…
Батышев повернулся к Марине и сказал:
— Отличная библиотека! Книжки — одна к одной.
— Оля, вообще, умная, — отозвалась Марина.
— Чувствуется. Знаете, собраны как вещи для похода: все необходимое и ничего лишнего…
Батышев усмехнулся пришедшей мысли, подумал немного и сформулировал:
— В принципе, библиотеку и надо собирать так, словно потом придется тащить ее на собственной спине..
На девушку это умозаключение никакого впечатления не произвело.
Он вздохнул, машинально глянул на часы. Было с чем–то десять.
— Кстати, — спохватился он, — вы ведь голодны, наверное. Когда вы ели в последний раз?
— Днем, — сказала она. — Я не голодна.
— Сейчас мы еще успеем в ресторан. А минут через двадцать…
— Наверное, вы хотите есть?
— Я пообедал как раз перед вечером.
— У меня там колбаса, — сказала она. — Ну его к черту, ресторан. Давайте лучше пить чай.
— А он тут есть?
— Что–нибудь да есть.
Батышев не был уверен, удобно ли распоряжаться чужим чаем в чужой квартире. Но возразить не решился. Хороший человек Оля Рыжакова была обречена до конца нести хлопотное бремя своей хорошести.
Батышев вспомнил про свою злосчастную авоську с торчащим хвостом и поспешил оправдаться:
— У меня с собой прекрасная кета — увы, подарок. Но на худой конец можно и ее.
Марина отмахнулась:
— Не умрем!
Она пошла на кухню.
Батышев снова сел в свое кресло и тут только обратил внимание, что спальное место в комнате всего одно. Он вздохнул — опять жизненная сложность! Ни на какие рискованные размышления это его не навело.
Не в возрасте было дело — что возраст в наши дни! И не в мрачном лице девушки — настроение меняется. Дело было в самом Батышеве.
Лет пять назад у него случился первый в жизни роман с собственной студенткой — осенью, в колхозе. Раза три вечерами девчонка утаскивала его гулять, задавала вопросы по курсу, довольно, поверхностные — училась она весьма так себе. Батышев кое о чем догадывался, но из роли преподавателя не выходил. Тогда она неожиданно сказала:
— Чего вы боитесь? Я же не трепло.
Он оторопело спросил:
— А ты не боишься?
Та ответила:
— Ха!
Она была издалека, из шахтерского поселка — небольшая, крепкая, с черной короткой стрижкой. К нему относилась странно: заботилась, жалела и все уговаривала не выкладываться на лекциях.
— Ну что ты жилы–то рвешь? — говорила она. — Все равно же половина дураки. А кому надо, тот и сам выучится!
Иногда они ездили за город. Батышев осторожничал и все оглядывался. Она успокаивала:
— Да ты не бойся! Если что — отпирайся, и все. Ничего не было, и точка. А уж я тем более отопрусь.
Месяца через два после начала занятий она сказала ему, что должна поехать домой.
— Надолго?
Она ответила:
— Увижу…
Батышев не сразу спросил:
— А что там?
Она сказала сумрачно:
— Да так…
Батышев медлил. Он тревожился за нее и по тону чувствовал — что–то серьезное. Но в то же время понимал: задай он сейчас вопрос порешительней — и простой долг близкого человека втянет его в чужую заботу, в чужую жизнь. Как глубоко — кто знает?
К этому Батышев не был готов.
Он спросил, но ненастойчиво…
На факультет она не вернулась. Письма не пришло.
А Батышев после этого как–то сразу, словно о порожек споткнулся, начал стареть. Не лицом или волосом, а словно что–то осело внутри. Семья, работа, знакомые — все осталось. А вот нечаянную радость больше не ждал. Как давно, в молодости, любил повторять пьяный сосед по коммуналке: «У души крылышки опустились».
Марина выглянула из кухни.
— Идите, — сказала она, — закипел.
Они устроились у кухонного стола. Чай был уже разлит по чашкам, колбаса нарезана. В хлебнице лежала горка сухарей.
— Хлеба нет, — сказала Марина, — а сухари сладкие. Черт с ними! С колбасой пойдет.
Она поднесла чашку к губам, отхлебнула и уставилась на Батышева:
— Так, значит, доцент? Интересно. Никогда не пила чай с доцентом.
Он ответил:
— Все когда–нибудь делаешь впервые. Я, например, никогда не ел колбасу со сладкими сухарями.
Шутка была так себе. Но девушка засмеялась, и Батышеву показалось, что понемногу она успокаивается: видно, напряжение, скручивавшее ее изнутри, постепенно отпускало.
Он спросил:
— Ну, так как мы с вами завтра — летим?
Она махнула рукой: